Дмитрий Дегтев - 1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

Впрочем, это еще цветочки! «Царицын. Население терроризировано шайкой грабителей, вырезывающей целые семьи. За сентябрь зарегистрировано 170 убийств, – сообщали „Вести из регионов“. – Самара. Разгромлен винный склад и много магазинов. Город объявлен на военном положении… Полтава. Ввиду непрекращающихся краж и грабежей в городе образованы комитеты самоохраны. Жители поочередно несут ночные дежурства… В Ярославле бесчинства черни продолжаются на городских пристанях уже пятые сутки. Мародеры, при благосклонном попустительстве милиционеров и воинских патрулей, открыто, средь бела дня, набрасываются на разгруженные товары и расхищают содержимое… Ревель. В ночь на 8 октября толпой сделана попытка разгромить винный склад. Толпа рассеяна пулеметными залпами. Подвалы склада затоплены…» По всей стране крестьяне самовольно вырубали частные леса и захватывали земли. Чиновники с отчаянием просили помощи, но помочь было некому…

И это неудивительно. О какой «славе» можно было думать, если людей лишили самого необходимого – банального куска хлеба? Миллионы крестьян были призваны на фронт, и возделывать поля стало просто некому. «Лишь бы дали хлеба», «Хлеба, хлеба, написано на лицах тысячной толпы», – пестрели газетные статьи. Впрочем, даже и тот хлеб, что был, попросту не могли нормально продать.

«Продовольственное дело ведется совершенно неумело и небрежно, – цитировала пресса слова некоего „помощника главнокомандующего“, известного революционера Рутенберга. – Продажа как будто рассчитана на то, чтобы задерживать население возможно дольше в разных хвостах (очередях. – Авт. ).

– Я социалист и революционер, – говорит инженер Рутенберг, – но не могу не сказать, что преступление со стороны служителей и рабочих городских лавок прекращать работу на время обеда или для чаепития и закрывать лавку по истечении 8-часового рабочего дня, в то время как население зачастую мокнет часами под дождем в ожидании получить хлеба, мыла, яйца или другие продукты».

Лавочники работали без обеденных перерывов, но вовсе не для того, чтобы продать побольше товару, а просто с целью пораньше сбежать домой. Ибо февраль семнадцатого железно гарантировал людям 8-часовой рабочий день, и никто более не смел посягнуть на это священное правило! «Но русские не практики, а идеалисты, и осуществление принципа ставят выше всего, хотя бы самим приходилось жестоко страдать от такого осуществления», – констатировали журналисты.

По сути, Февральская революция, с одной стороны подарившая народу права и свободы и в то же время не избавившая его от военных тягот, пожирала сама себя. Отсюда и невиданная мода на анархию. Получалось, что положение в стране ухудшалось с каждым днем, а принять мало-мальски жесткие меры правительство не могло, дабы не попрать революционные завоевания.

Хотя иногда попирать все-таки приходилось! «В Княгинине нет вольной продажи хлеба на базаре, – сообщали из уездов. – Вследствие твердых цен на хлеб, которые преследуются городским продовольственным комитетом, крестьяне из деревень перестали возить ржаной хлеб на базар, и город голодает. Продовольственную лавку осаждают: „Давай хлеба“. А его нет. Комитет делает облавы по дорогам, отнимая у проезжающих муку по твердой цене, даже у везущих муку с мельницы для себя. Но таким грабежом город не прокормить. Могут быть эксцессы, и очень печальные».

И эксцессы эти «печальные» не заставляли себя долго ждать. 14 октября в Нижнем Новгороде прошел настоящий хлебный бунт. Началось все с того, что утром на Сенной площади большая толпа людей пришла к магазину, а там не оказалось ни крошки основного продукта. Рассвирепевшая толпа тотчас отправилась на Большую Покровскую, где находилась городская продуктовая управа. По пути была разгромлена продуктовая лавка на улице Алексеевской, где к бунтарям присоединились новые голодающие. Достигнув цели, люди произвели настоящий разгром: побили в управе стекла, поломали мебель, растащили продуктовые карточки и печати. Служащие же сбежали через черный ход. После этого голодные нижегородцы хотели идти на кремль, но были остановлены помощником городского главы С. И. Гриневым и членом управы А. И. Ивановым. С большим трудом последним удалось уговорить народ разойтись.

Любопытно, что как в годы советской власти, так и в нынешние времена Октябрьский переворот нередко представляется как некий одномоментный акт, буквально в течение суток изменивший судьбу страны. Это дает повод современным «монархистам», а также сторонникам загубленной февральской «демократии» и разогнанного Учредительного собрания утверждать, что, мол, арестуй Керенский вовремя Ленина и его клику, введи он заранее войска в Петроград, ничего бы подобного не случилось. В действительности же революция уже шла, а костер Гражданской войны разгорался задолго до ареста Временного правительства и символического выстрела «Авроры».

«Из Лукоянова: „Прошу защиты на хуторе Кармалиной в Чернухе от самоуправства местных крестьян, – сообщала рубрика „Вести из уездов“. – Хлеб в амбаре заперли, разбирают холодные строения, тащат кирпич, рубят лес, намерены увести скот и разогнать служащих… Из Княгининского уезда: „Село Пергалей голодает, тогда как кругом полно хлеба, но ни за деньги, ни по учету не дают Пергалею. Село в полном составе собирается громить соседнюю деревню. Молим предотвратить братоубийство“…

Из Сергача: нерешительность административной власти равносильна бездействию. Беспорядки, как аграрные, так и продовольственные, грозят распространиться по всему уезду. Из Шатков, Арзамасского уезда: „На хутор Петровский ночью 18 октября произведено нападение вооруженных бомбами и ружьями. На 14 лошадях увезен хлеб. Прошу защиты. Серафимо-Дивеевского монастыря игуменья Евпраксия“».

Аналогичные новости приходили из других регионов. В Иваново-Вознесенске, Кинешме, Шуе и Коврове рабочие захватывали фабрики и заводы, а их владельцы в панике бежали в Москву.

Между тем общество раскололось на две части. Одни понимали, что страна неудержимо катится в пропасть, другие продолжали верить, что «не так уж все и плохо», тщетно пытаясь убедить в этом голодающую и разбушевавшуюся общественность. «Одна из самых многочисленных партий – это пресловутая, бесформенная партия „И. И.“ – испуганных интеллигентов, – писал известный публицист Д. Протопопов в своей статье „Истерика и твердость“. – Ее члены вопят о предстоящих бедствиях – Петроград-де возьмут немцы, наши солдаты бросят окопы в октябре, в городах и северных губерниях наступает голод и холод, в деревне начнутся сплошные погромы. И заключительный аккорд: „Россия погибает“». Однако все это, по мнению автора, было лишь истерикой: «Нет, справимся и теперь с разрухой – впереди дни расцвета, а не гибели России, что бы ни говорили истеричные публицисты». В армии же, по мнению Протопопова, «разложение» вскоре должно было неким естественным образом смениться «оздоровительным процессом».