Дмитрий Дегтев - 1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

11 ноября восстал уже Севастополь, где до сих пор находились под впечатлением броненосца «Потемкин-Таврический». Через два дня крейсер «Очаков» поднял красный флаг, а 14-го движение возглавил легендарный отставной лейтенант флота Н. П. Шмидт, который послал царю телеграмму о том, что Черноморский флот «отказывает в повиновении правительству». Бои между мятежными матросами и войсками продолжались до 16 ноября, оставив после себя около 30 убитых и 70 раненых.

Эстафету борьбы приняли крестьяне. В Черниговской, Саратовской и Тамбовской губерниях начались массовые поджоги, разгромы барских усадеб и грабежи. Но наиболее ожесточенные восстания произошли в Прибалтике. Латышские крестьяне буквально за несколько дней разгромили 573 имения. В Туккуме в ночь на 30 ноября латыши напали на спящих драгун, перерезали 20 человек и сожгли дом, в котором они спали. В Риге на фабрике «Проводник» было убито 11 драгун. Здесь сказалась давняя вражда латышей к помещикам-немцам.

Революция как бы один за другим вскрывала многолетние гнойники тяжелобольного общества, зревшие еще со времен правления Александра II, а то и раньше. И «вылечить» их одним царским манифестом конечно же было невозможно.

Ну а революционные партии, социал-демократы (большевики) и эсеры, интуитивно чувствуя явно обозначившуюся слабость режима, решили, что пора дать еще один, решительный бой. К тому же механизм подготовки к нему был запущен уже давно и приобрел отчасти необратимый, слабо контролируемый характер.

Революционеров подталкивали и возобновившиеся карательные меры. Оправившееся после паралича правительство начало постепенно развертывать борьбу с анархией. В охваченные крестьянскими восстаниями губернии были направлены войска. В середине ноября были арестованы руководители Всероссийского крестьянского союза, 21-го – руководители проходившего в Москве почтово-телеграфного съезда. 29 ноября местным властям было предоставлено право применять чрезвычайные меры к забастовщикам на железной дороге, почте и телеграфе, издан циркуляр о решительной борьбе с революционной пропагандой в армии. 2 декабря правительство Витте издало временные правила об уголовной ответственности для участников забастовок, а на следующий день было закрыто сразу восемь питерских газет, опубликовавших накануне «Финансовый манифест» с призывом к народу не платить налоги и подати, изымать вклады из сберкасс и требовать во всех случаях оплаты золотом. В этот же день был арестован столичный Совет рабочих депутатов, так называемое «второе начальство».

Почувствовав, что паралич власти заканчивается, революционные партии решили дать генеральный бой: всеобщую забастовку, переходящую в вооруженное восстание, рассчитанную на присоединение войск к повстанцам. Наиболее удачным местом для нанесения удара была признана Москва. Генерал-губернатор П. П. Дурново считался слабохарактерным, не пользовался авторитетом в войсках, а в последних наблюдались брожение и революционные настроения. В городе открыто шла пропаганда революции и беспорядков. «Москва стала сборищем и рассадником людей, дерзко восстающих для разрушения основ порядка, – говорил в своей речи представителям городской администрации новый генерал-губернатор Федор Дубасов, назначенный на этот пост 5 декабря. – Я убежден в победе над крамолой, которую можно победить не только залпами и штыками, но нравственным воздействием лучших общественных сил… Теперь крамола обращается к законной власти с дерзкими требованиями, бросает дерзкий вызов с поднятым оружием».

5 декабря 1905 года, в училище Фидлера, которое являлось своеобразным штабом революционеров, собрался первый Московский Совет рабочих депутатов, решивший объявить 7 декабря всеобщую политическую стачку и перевести ее в вооруженное восстание. «Пролетариат не удовлетворится никакими частными перемещениями политических фигур правительственного персонала, – говорилось в манифесте Московского Совета рабочих депутатов „Ко всем рабочим, солдатам и гражданам!“. – Он не прекращает стачки до тех пор, пока все местные власти не сдадут своих полномочий выбранному от местного населения органу временного революционного управления».

7 декабря в Москве остановились все крупные предприятия, электростанции, трамваи, закрылись многие магазины. Забастовка охватила 60% фабрик. На многих из них рабочие не вышли на работу, вместо этого состоялись митинги и собрания под охраной вооруженных отрядов – дружин. Наиболее подготовленная и хорошо вооруженная дружина была сформирована Николаем Шмидтом на Пресне. С 16:00 согласно плану город погрузился в темноту, поскольку Совет запретил фонарщикам зажигать фонари, а многие из них для надежности еще и побили.

В ночь на 8 декабря произошла первая перестрелка дружинников с городовыми, а в 3 часа ночи повстанцы разграбили оружейный магазин Биткова на Большой Лубянке, пополнив запасы оружия. На следующий вечер в саду «Аквариум» полиция попыталась разогнать многотысячный митинг, разоружив присутствовавших на нем дружинников. И хотя мероприятие обошлось без жертв, тут же был пущен слух о расстреле народа. В наказание за него в ту же ночь эсеровские боевики пробрались к зданию охранного отделения в Гнездниковском переулке и кинули в его окна две бомбы. Один человек был убит, еще несколько ранены.

Далее события развивались по нарастающей. Вечером 9 декабря в училище И. И. Фидлера собралось около 150–200 дружинников, гимназистов, студентов и учащихся. Обсуждался план захвата Николаевского вокзала с целью перерезать сообщение Москвы с Петербургом. После собрания дружинники планировали пойти разоружать полицию. Однако к 21:00 дом Фидлера сам был окружен войсками, которые потребовали у находившихся внутри сдаться. На нижний этаж тем временем ворвались полицейские.

Однако дружинники забаррикадировались на верхних этажах, завалив лестницу школьными партами и скамейками. «Офицер предложил уйти всем женщинам, – рассказывал потом один из очевидцев. – Две сестры милосердия хотели было уйти, но дружинники им это отсоветовали. „Все равно вас на улице растерзают!“ – „Вы должны уйти“, – говорил офицер двум юным гимназисткам. – „Нет, нам и здесь хорошо“, – отвечали они, смеясь. – „Мы вас всех перестреляем, лучше уходите“, – шутил офицер. – „Да ведь мы в санитарном отряде – кто же будет раненых перевязывать?“ – „Ничего, у нас есть свой Красный Крест“, – убеждал офицер. Городовые и драгуны смеялись. Подслушали разговор по телефону с Охранным отделением. – „Переговоры переговорами, а все-таки всех перерубим“. В 10:30 сообщили, что привезли орудия и наставили их на дом. Но никто не верил, что они начнут действовать. Думали, что повторится то же самое, что вчера было в „Аквариуме“ – в конце концов всех отпустят. „Даем вам четверть часа на размышление, – сказал офицер. – Если не сдадитесь, ровно через четверть часа начнем стрелять“. Солдаты и все полицейские вышли на улицу. Сверху свалили еще несколько парт. Все встали по местам. Внизу – маузеры и винтовки, выше – браунинги и револьверы. Санитарный отряд расположился в четвертом этаже. Было страшно тихо, но настроение у всех было приподнятое. Все были возбуждены, но молчали. Прошло десять минут. Три раза проиграл сигнальный рожок – и раздался холостой залп из орудий. В четвертом этаже поднялась страшная суматоха. Две сестры милосердия упали в обморок, некоторым санитарам сделалось дурно – их отпаивали водой. Но скоро все оправились. Дружинники были спокойны. Не прошло и минуты – и в ярко освещенные окна четвертого этажа со страшным треском полетели снаряды. Окна со звоном вылетали. Все старались укрыться от снарядов – упали на пол, залезли под парты и ползком выбрались в коридор. Многие крестились. Дружинники стали стрелять как попало».