Сара Брэдфорд - Лукреция Борджиа

Весной 1495 года Лукреция все еще пребывала в Пезаро, когда Джованни Сфорца после обмена визитами между Пезаро и Урбино написал Гонзага письмо. В нем он похвалялся, что после Пасхи отправит жену в Рим, «оттуда она не уедет, пока не добьется всего, чего мы желаем [назначения Сиджизмондо кардиналом], ибо никто, кроме нее, не сможет сделать этого лучше. Я посылаю ее, и она охотно соглашается послужить Вашему Сиятельству, ведь она вам предана…»Но, несмотря на хвастовство, Сфорца не доверял семейству Борджиа, как и показали написанные им в Пезаро и адресованные к Лодовико Моро жалобные письма. 18 марта он направил Лодовико письмо, в котором сообщил, что утром на рассвете прибыл гонец от папы. Александр запретил ему покидать дом, а затем приказал поступить к нему на службу. Сфорца планировал совсем другое — поехать в Милан, броситься к герцогу и попросить у Лодовико зашиты. Интересно, чего же он все-таки опасался?

Как ни похвалялся Джованни Сфорца, Лукреции не удалось добыть для Сиджизмондо Гонзага кардинальскую шапку. Об этом его брат Франческо Гонзага с сожалением сообщил Лодовико Сфорца. Франческо назначили главнокомандующим войск Священной лиги. В марте 1496 года, проезжая по дороге в Неаполь через Рим, он посетил Лукрецию и Чезаре. За заслуги перед лигой Александр наградил его Золотой Розой. Собственное же положение папа предпочитал укреплять, назначая близких друзей на должности кардиналов. Он был уверен в лояльности двоюродного брата, Хуана де Борджиа-Лансоля, валенсианцев Хуана Лопеса, Бартоломео Марти и каталана Хуана де Кастре-Пиноса. Однако Франческо Гонзага, человек, одержавший победу в Форново, темноволосый красавец главнокомандующий, произвел на Лукрецию сильное впечатление. В ее жизни он сыграет впоследствии большую роль. В то время Гонзага был женат на выдающейся женщине. Изабелле д'Эсте, и имел любовницу, с которой прижил троих детей, а что он думал о пятнадцатилетней графине Пезаро, неизвестно. Зато мнение об ее отце, без сомнения, совпадало с мнением его корреспондента, Флориано Дольфо. В длинном послании тот писал о «нашем папе, благодаря которому роза [Золотая Роза] источала зловоние. Виной тому были обманы, семейственность и раздоры, так что нежный аромат благородного цветка совершенно выдохся…»

Джованни Сфорца в Риме не было (хотя в январе он туда приезжал). Он пребывал в Пезаро. Прежде чем присоединиться к Гонзага, он вел переговоры с папой и миланским герцогом, стараясь добыть денег для наемных отрядов. В Рим он приехал 16 апреля и оставался там десять дней, обсуждая с папой денежный вопрос и сопротивляясь попыткам заставить его уехать. Что-то было не так в его отношениях с Лукрецией. Мантуанский посол Джанкарло Скалона делал темные намеки относительно причины отъезда Сфорца 28 апреля: «Возможно, дома у него что-то такое, о чем другие не подозревают». Затем добавил, что уехал Сфорца в отчаянном настроении, «оставив жену под апостольской мантией», и не вернется. Фразу эту интерпретировали как предположение об инцесте. Но ни намека о чем-либо подобном мы не находим в переписке Асканио Сфорца и миланского посла Стефано Таберна, который, будучи в близких отношениях с Джованни, должен был бы знать о таких вещах.

От Джованни Сфорца благополучно избавились. Лето 1496 года ознаменовалось серией семейных визитов, отмеченных обычной пышностью. В мае вернулись в Рим Жофре и Санча. Александр и Чезаре, умевшие пустить пыль в глаза, организовали им торжественную встречу. Супруги въехали в город через Латеранские ворота, их приветствовали все кардиналы, командующий ватиканской гвардией с двумя сотнями солдат, послы Испании, Милана, Неаполя, Венеции, сенаторы, знать и именитые граждане Рима. Лукреция, опасаясь, что невестка затмит ее красотой, о которой была много наслышана, постаралась превзойти гостью пышностью наряда. Жофре и Санча подъехали к дворцу, откуда Александр, предварительно рассмотрев молодых в щель между ставен, спустился вместе с Чезаре, чтобы поприветствовать их. Вокруг имени Санчи витал ореол чувственности, и в описании, оставленном Скалонои, можно уловить ревнивые нотки, присущие окружению Борджиа:

На самом деле она не так хороша, как ее описывают. Госпожа Пезаро [Лукреция] намного красивее. Все ее [Санчи] поведение и жесты напоминают о покорности овцы, смиренно отдающей себя волку. С собою она привезла несколько дам, ни в чем ей не уступающих, симпатичное получилось стадо… Ей более двадцати двух лет, она природная брюнетка, с блестящими глазами, орлиным носом, очень искусно себя подает, и в желаниях ее, на мой взгляд, невозможно ошибиться…

О Жофре Скалона отозвался несколькими словами: «Смуглый юноша с длинными, слегка рыжеватыми волосами… лет четырнадцати-пятнадцати».

Поведение и репутация Санчи вызвали недовольство, так что в начале июня 1494 года каталан, управляющий дворцом Сквиллаче, счел необходимым сделать клятвенное заявление в присутствии дюжины свидетелей: «Я, Антоний Гурреа, утверждаю, что в семье князя Сквиллаче поведение дам отличается столь высокой честностью и благопристойностью, что лучшего и желать невозможно. В покоях принцессы не был принят ни один мужчина…». Жофре был слишком юн и неопытен, чтобы удовлетворить Санчу. Спустя несколько месяцев она нашла в Чезаре человека, больше соответствовавшего ее вкусам. С Лукрецией они очень скоро стали близкими подругами. Во время службы в базилике Святого Петра две молодые женщины шокировали папского церемониймейстера, когда во время долгой и утомительной проповеди забрались на хоры, предназначенные для каноников, смеялись там и болтали, подавая пример другим дамам.

В августе, когда из Испании приехал Хуан Гандийский, семья Борджиа собралась в полном составе. Двадцатилетний герцог разоделся в пух и прах: на нем был алый берет, расшитый жемчугом, камзол из коричневого бархата, сверкавший драгоценностями, черные чулки с вышитой на них эмблемой — золотой короной Гандии — и длинный турецкий плащ из золотой парчи. Не забыл он украсить золотой бахромой и своего гнедого жеребца, с каждым шагом которого раздавался мелодичный звон серебряных колокольчиков. Сопровождали герцога шестеро оруженосцев, включая мавра, разодетого в парчу и алый бархат. Двенадцать пажей следовали верхом на великолепных конях, а за ними — толпа карликов и шутов. Роль, которую отвел Хуану любящий отец, заключалась в сокрушении Орсини, которому не простили предательства в последние дни 1494 года. Влияние Орсини на Римскую Кампанию представляло серьезную угрозу независимости папства. Теперь же, когда глава клана Вирджинио со старшим сыном Джанджордано находились в тюрьме Неаполя, у Александра появился шанс. И стратегию, и момент он выбрал правильно, а вот с Хуаном, не имевшим военного опыта юнцом, серьезно ошибся. Александр поставил его во главе войска, хотя отвечал за все образованный, но слабохарактерный Гвидобальдо Урбинский, герцог Монтефельтро, главный капитан папских войск.