Николай Попов - Открывая новые страницы... [Международные вопросы: события и люди]

Мне хочется остановиться на главном: с самого начала дискуссий 1923 года у сторонников большинства не было настроя на конструктивный компромисс, выработку оптимального политического курса на основе соглашения, которое позволило бы, сохранив нэп, вести социалистическое строительство. Сторонники линии Сталина — Бухарина стремились к однозначному, полному торжеству над побежденными. Как в бою. Не осознавалось, что гарантии самовыражения для меньшинства — основа выработки верного курса. Нетерпимость и догматизм, забвение ленинских уроков терпимости, рецидивы подходов времен «военного коммунизма» — вот причина триумфа сталинского тоталитарного единовластия.

«Горе побежденным!» — таков был лейтмотив XV съезда ВКП(б). «Горе победителям!» — могли бы через десятилетие воскликнуть еще уцелевшие в тюрьмах и лагерях «оппозиционеры», своими глазами увидевшие, как догматическое понимание единства рядов проложило путь к власти тирану. С 1927 года началась открытая борьба Сталина за подчинение партии. Кризис хлебозаготовок позволил генсеку нарушить экономическую программу, утвержденную XV съездом ВКП(б), проводить насильственную коллективизацию и сверхиндустриализацию. Считается, что ему удалось осуществить программу «левых». Но ничего подобного они не предлагали. И отнюдь не покушались на главное — сохранение нэпа. Сопротивление политике Сталина было. Но его довольно быстро удалось пресечь. Судьба «левых» была вполне ясным предупреждением всем «инакодумцам». Безусловно, многие могли бы поддержать здоровые силы в партии во главе с Бухариным, Рыковым, Томским. Но все были прекрасно осведомлены о судьбе тех, кто ранее оппонировал Сталину. Старых членов партии исключали, арестовывали, высылали в дальние края. Такая судьба постигла не только Троцкого, но и Раковского, Мрачковского, Преображенского, Смилгу… Маховик репрессий набирал обороты, и потому Бухарин не получил должной поддержки.

В журнале «Вопросы истории КПСС» (№ 9—10, 1988 г.) доктора исторических наук В. П. Наумов и В. В. Рябов и кандидат философских наук Ю. Н. Филиппов задаются вопросом: «Как получилось, что именно в эти годы были попраны ленинские принципы социалистической демократии и социалистического гуманизма, а миф о нераздельности авторитарного режима и социализма утвердился в массовом сознании?» Они пишут: «Нельзя оставлять вне внимания и методы борьбы большинства ЦК с «инакомыслием» в партии, переходившей нередко в преследование лиц, выступавших с критикой официальных партийных лидеров… Дело доходило до того, что любое выступление неугодной группы рассматривалось сначала как антипартийное, а спустя некоторое время и как антисоветское… Сталин, широко используя для достижения своих целей лично подконтрольный ему партийный аппарат как центральных, так и местных органов партии, одержал верх над своими оппонентами не убедительностью теоретических аргументов, а силой авторитарной, деспотической власти. Уже на решающих стадиях этой неравной борьбы Сталин использовал органы ОГПУ. Логическим завершением таких приемов политического руководства явился тоталитарный контроль над партией, государством и обществом…»

Одна важная деталь: многие «левые» капитулировали, решив было, что Сталин де-факто проводит теперь их линию. Но более дальновидные разобрались, к чему ведет политика вождя — к сворачиванию нэпа, к тому, что мы сегодня называем «большим скачком».

…Я пишу этот материал и пытаюсь, может быть, не очень удачно поставить себя на место участников событий. Как понять, о чем думал Карл Радек, сосланный в Тобольск, а затем в Томск, наблюдая, как идет столь пропагандировавшееся в прошлом его единомышленниками наступление на кулачество? Увидел ли он, что это уже не экономическое давление, не перекачка средств в пользу индустрии, а доведенное до абсурда насилие? Понимал ли, что в происшедшем есть и его вина? Мне кажется, сначала понимал, ибо письма, дошедшие до нас через полвека, свидетельствуют: долгое время беспринципно каяться он отказывался наотрез. Пойти по пути Зиновьева и Каменева? Нет. «Они вопреки убеждению каются, — пишет Радек в мае 1928 года Е. Преображенскому. — Нельзя помочь рабочему классу враньем». Казалось, он сознавал, что отказ от своих убеждений гибелен. Особенно если он продиктован не внутренним чувством, изменением позиции, а желанием любой ценой остаться на плаву. «Зиновьев и Каменев покаялись якобы для того, чтобы оказать помощь партии, на деле посмели лишь одно: писать статьи против оппозиции. Это есть логика положения, ибо покаявшийся должен показать свое покаяние» (из письма Вар-дину в июле 1928 г.). Мне думается, что Карл Бернгардович не мог не видеть, что теперь Сталину нужно не столько признание бывших или небывших ошибок со стороны «оппозиционеров», сколько полное подчинение, растаптывающее в человеке нравственный стержень, его «я». «О каком же соглашении может идти речь между тюремщиком и его жертвой», — напоминает он И. Врачеву…

Но для человека честолюбивого, привыкшего быть на виду, нет более тяжкой кары, чем забвение. А для людей, все свои силы отдававших реальному практическому делу, страшным ударом было отстранение от работы. Это может быть одним из объяснений того, что, страстно призывавший сохранить свой взгляд на революцию, Радек вдруг весной 1929 года идет на сделку с собственной совестью. Первую сделку, за которой последуют другие, куда более страшные, ибо речь пойдет уже не о нем лично, а о судьбах других.

Он вместе с И. Смилгой и Е. Преображенским обратился с письмом в ЦК ВКП(б). Они писали:

«Мы упустили из виду, как показал нам опыт, что политика ЦК была и остается ленинской. Поэтому прав был XV съезд партии, осудив за такую установку нашу платформу. Исходя из вышесказанного, мы снимаем наши подписи с фракционных документов, заявляем о нашей солидарности с генеральной линией партии и просим принять нас обратно в ее ряды».

Но одно дело — согласиться с во многом верными (особенно в области экономики), но никогда не выполнявшимися решениями XV съезда, совсем другое — признать правильной реальную «генеральную линию» на разрыв союза с крестьянством, на разорительную сверхиндустриализацию. За капитуляцию не перед партией — перед Сталиным придется платить. До конца дней своих. Придется жить по двойному стандарту, думать одно, делать другое.

С этого времени один Радек — самостоятельный публицист и мыслитель — умирает. И рождается другой — своим пером обслуживающий интересы Сталина. И тут не могу не повторить слова Троцкого, весьма прозорливо угадавшего судьбу своего бывшего соратника: «Капитулировав, Радек просто вычеркнет себя из состава живых. Он попадет в возглавляемую Зиновьевым категорию полуповешенных, полупрощенных. Эти люди боятся иметь свое мнение и живут тем, что озираются на свою тень…» Сколько их было таких? Положивших свои кирпичики в фундамент сталинизма?.. Кончилось время споров. Началась пора железного единства. Больно и страшно читать статьи Радека о «социал-предателях», угрожающих рабочим Германии больше, чем фашисты, о, как теперь известно, сфальсифицированных процессах против «вредителей» и «меньшевиков». Апофеозом же капитуляции стала книжка «Зодчий социалистического общества».