Николай Попов - Открывая новые страницы... [Международные вопросы: события и люди]

Началось заседание. Мы сидели на местах, отведенных для прессы, и тихо переговаривались. Что делать? Ждать, пока выйдет на трибуну Джилас, и демонстративно уйти? А может, потихонечку выйти сейчас, пока на нас не обращают внимания? Остроумный Борзенко в шутку предложил: «Давай останемся, а когда будем выходить, наступим на сапог вон того генерала. Нас обязательно поколотят. Представляешь, какая сенсация будет!» Генералом был начальник генштаба Коча Попович. Но было не до шуток, и мы ушли еще до появления Джиласа на трибуне. На скамейке в парке слушали, как в громкоговорителе после каждой фразы Джиласа делегаты скандировали: «Долой!»

Через день мы все-таки вернулись на съезд. Наше появление было замечено в президиуме. Тито посмотрел в нашу сторону и кивнул головой.

Откуда же взялись эти «пушки и танки»? Оказывается, все иностранные посольства, в том числе и наше, получили ноты югославского МИД, в которых обозначались коридоры для полетов иностранных самолетов на время съезда и говорилось, что в случае их нарушения зенитный огонь будет открываться без предупреждения. Что же касается танков, то на самом деле это были броневики. Они в составе воинской части находились в лесопарке в районе Топчидера.

…Потребовались годы, чтобы погасить конфликт между двумя партиями и странами.

Встречи и беседы Сталина и Мао Цзэдуна проходили обычно на подмосковной даче в Кунцеве. Время всегда было ночное. За длинным столом, в самом начале которого сидел Сталин, как правило, располагались члены Политбюро ЦК ВКП(б). Мао Цзэдун занимал место рядом с хозяином, если не считать переводчика, который находился между ними. Китайские товарищи занимали места по соседству со своим лидером.

Стол всегда был сервирован: у каждого места — обеденный прибор, бокалы, рюмки, минеральная вода, несколько бутылок грузинского сухого вина. Водка не подавалась. На столе также стояли блюда с парниковыми овощами и зеленью.

В конце большого стола находился сервировочный столик. Каждый брал себе еду по собственному вкусу. Иногда Сталин вставал из-за стола, подходил к столику и выбирал себе то, что нравилось. Он имел обыкновение рекомендовать некоторые блюда — харчо, борщок, шашлык. Приготовлений было немного, но сделаны с хорошим вкусом. Прислуги в комнате не бывало. Приходила лишь одна официантка, которая приносила какое-либо горячее блюдо, показывала его хозяину и затем относила на сервировочный столик. Вино каждый наливал себе, но пили очень экономно, большинство скорее делало вид, что выпивает. Все, кажется, предпочитали лишь пригубить.

Графин с коньяком, стоявший в центре стола, приводился в движение — шел по кругу, когда подходило время произнести тост в честь Сталина. Эту роль играл Берия, сидевший напротив хозяина. Он ударял ладонью и хрустальным стаканом по столу, чтобы сильным звуком возвестить о наступлении самого торжественного момента. Мгновенно окидывал всех хищным своим взглядом, чтобы убедиться, все ли наполнили свои рюмки коньяком, и, стоя, произносил сокровенный свой спич из нескольких фраз. Предполагалось, что все осушали бокалы.

Сталин обычно отпивал один-два глотка сухого вина из своего хрустального бокала на ножке, смешивая красное и белое из двух бутылок, которые возвышались по его правую руку и которыми пользовался только он один.

Темы собеседований были самые различные. Строгой повестки дня не существовало. Разговор практически происходил между Сталиным и Мао Цзэдуном. Остальные молчали. Однако в ходе непринужденного разговора собеседники обменивались суждениями по военным, политическим, экономическим и идеологическим вопросам. Именно так были согласованы принципиальные положения Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой. Конкретные переговоры по содержанию статей договора велись также между делегациями — советской во главе с А. И. Микояном и китайской, возглавлявшейся Чжоу Эньлаем. Договор, как известно, был подписан 14 февраля 1950 года министрами иностранных дел СССР и КНР — А. Я. Вышинским и Чжоу Эньлаем. При подписании договора присутствовали Сталин и Мао Цзэдун, а также члены Политбюро ЦК ВКП(б) и ЦК КПК.

Не могу, между прочим, не отметить здесь одну несуразность, отображенную в фильме «Риск», недавно показанном по программе московского телевидения. Дело в том, что на опубликованном 15 февраля 1950 года в нашей печати снимке Сталин и Мао Цзэдун стоят рядом. За несколько минут до фотографирования мне пришлось переводить их веселый разговор в связи с успешным подписанием договора.

Комментатор же фильма по поводу этого снимка совершенно произвольно заявляет, что вид и позы Сталина и Мао Цзэдуна говорят сами за себя: здесь запечатлено неудовольствие тем, что китайский лидер возвращается домой с пустыми руками. Ему не удалось получить в Москве ядерное оружие.

Должен сказать, что это чистая фантазия авторов фильма. Мао Цзэдун во время переговоров со Сталиным не поднимал вопроса о ядерном оружии. Об этом речь зашла значительно позже, не в 1950-м, а в 1958 году.

Договор являлся кульминацией московских встреч и переговоров лидеров двух великих держав. Историческое это событие было встречено с чувством большого удовлетворения не только в Советском Союзе и Китае. Огромен был резонанс в самых отдаленных землях Востока и Запада. Свершилось то, что задолго предвидел ленинский гений, о чем мечтал китайский революционер Сунь Ятсен.

Лишь в стане наших недругов подписание договора вызвало враждебное злопыхательство, было расценено как зловещий сговор международного коммунизма. Подобную реакцию, разумеется, следовало предвидеть. И потому она не явилась чем-то неожиданным. Напротив, это было естественное развитие обстановки.

Как-то Мао Цзэдун, вспоминая нелегкие дни былых сражений против гоминьдановской армии, рассказал, как войсковое соединение коммунистов оказалось в окружении сил противника. Создалась крайне опасная ситуация. Шло ожесточенное кровопролитие. Но блокаду прорвать не удавалось. И тогда командующий обратился к своим бойцам с призывом: «Не взирать на трудности, не страшиться испытаний, смотреть на смерть как на возвращение».

Афористическое это выражение понять на слух было трудно. И я попросил Мао Цзэдуна написать эту фразу на листе бумаги иероглифическими знаками. Взяв бумагу и перо, он быстро изобразил своими характерными, острыми штрихами восемь иероглифов. Мы и ранее нередко прибегали к «беседе кистью». Во-первых, не всегда легко воспринимать на слух цитаты из древних сочинений, написанных на архаичном языке — гувэнь или вэньянь, предназначенном для глаза, а не для уха. Во-вторых, Мао Цзэдун говорил на своем родном провинциальном диалекте — «фуланьском» (хунаньском), который значительно отличается от северного, пекинского языка. И это требовало от переводчика особого внимания к артикуляции и произношению собеседника.