Коллектив авторов - Быть княгиней. На балу и в будуаре

Эта импровизированная дань уважения его талантам вызвала всеобщий восторг и одобрение. Не было ни одного профессора (за исключением «аллегорического»), который бы не сочувствовал моему отзыву и со слезами на глазах не признавал заслуг и первенства этого почтенного ученого.

Из академической залы я прошла в канцелярию, где мне был подан список всех экономических дел заведения.

Чиновники были на своих местах. Я заметила им, что за стенами академии носится слух о великих беспорядках при последнем директоре, который будто бы не только разорил академическую казну, но и ввел ее в долги.

«Поэтому, – сказала я, – давайте общими силами изживать злоупотребления. А так как нет надобности приводить в упадок какую бы то ни было отрасль академии, чтобы поправить ее общее состояние, то употребим все данные нам средства помощи из собственных же ее источников. Я не хочу обогащаться за ее счет и отнюдь не позволю своим подчиненным разорять ее взятками. И если я увижу, что ваше поведение совершенно отвечает моему желанию, я не замедлю наградить ревностного и достойного повышением в чине или прибавкой жалованья».

Академия сначала ежегодно издавала комментарии в двух томах in quarto; потом они сократились до одного тома и затем были прекращены из-за нехватки печатного шрифта. Типографию я нашла в ужасном беспорядке при полной бездеятельности. Первой моей заботой было восстановить ее и обзавестись необходимыми шрифтами. Вскоре после этого снова появились два тома академических записок, составленных большей частью из статей Эйлера.

Князь Вяземский, генерал-прокурор Сената, спросил императрицу, нужно ли приводить меня к присяге, что требуется от всех коронных чиновников.

«Без сомнения, – отвечала Екатерина, – я не тайком назначила княгиню Дашкову директором академии. Хотя я не нуждаюсь в новом доказательстве ее верности мне и Отечеству, но этот торжественный акт мне очень угоден: он дает гласность и санкцию моему определению».

Вследствие этого князь Вяземский прислал ко мне своего секретаря сказать, чтобы я на другой день явилась в Сенат для произнесения присяги. Мысль о таком публичном обряде не совсем была мне по сердцу, хотя я знала, что все, кто служит России, сверху донизу, клянутся в своей верности ей. В назначенный час я вошла в Сенат. Проходя в церковь той залой, в которой совещались сенаторы, я нашла их в полном собрании, на своих местах.

Они встали, когда я появилась, а некоторые из моих знакомых вышли мне навстречу.

«Господа, – сказала я, – вы, конечно, не меньше моего изумляетесь этому моему появлению среди вас – я иду присягать императрице, которая так давно правит всеми моими чувствами. Но долг, обязательный для всех, не может обойти и меня; вот объяснение того единственного явления, что женщина находится в кругу вашего августейшего собрания».

Когда кончился обряд (по обыкновению, я очень стеснялась и чувствовала неловкость своего положения), я воспользовалась этим случаем и просила генерал-прокурора снабдить меня теми документами, в которых объяснялись причины академических неурядиц. Я хотела ближе ознакомиться с жалобами на отставного директора, с его защитой и протестом, чтобы уяснить свою собственную деятельность.

С величайшим трудом я устроила два источника академических доходов – экономическую сумму и деньги, получаемые из государственного казначейства. Оба источника были истощены, отчеты по ним, вместо того чтобы вести их отдельно, были смешаны и запутаны.

Академия была в долгах у различных книгопродавцев, русских, французских и голландских. Не докладывая императрице о вспомоществовании, я предложила академии пустить в продажу книги ее собственного издания на тридцать процентов ниже обычных цен. Из этого источника я уплатила долги, по мере возраставшего дохода восполняла недоимки казенного фонда, которым заведовал государственный казначей князь Вяземский. Я старалась увеличить экономическую сумму, находившуюся под безусловным контролем директора, равно как и средства ее увеличения. Так как трудно было предвидеть все случаи расходов, ее употребление не определялось никаким положительным актом. Например, из этой суммы выдавались награждения, производилась покупка новых изобретений и восполнялись недоимки других фондов.

В академических аудиториях я застала семнадцать студентов и двадцать одного ремесленника, получавших образование за казенный счет. Я увеличила число тех и других; первых довела до пятидесяти, а вторых – до сорока. Я сумела удержать Фусса (молодого человека, внука Эйлера, желавшего оставить академию), увеличив его жалованье, как и другого достойного академика, Жоржа.

Менее чем через год я нашла возможность повысить оклады всех профессоров и открыть три новых кафедры – математики, геометрии и естественной истории – для всех желающих посещать лекции, читаемые на русском языке. Я часто сама слушала их и с радостью убедилась в том, что это учреждение принесло большую пользу сыновьям бедных дворян и низших гвардейских офицеров. Вознаграждение, получаемое каждым профессором в конце курса, равнялось двумстам рублям, отпускаемым из экономических сумм.

В начале 1783 года князь Потемкин отправился в армию; мой сын, которого он, по-видимому, любил и уважал, сопутствовал ему до берегов Дуная. Проезжая Белоруссией, они свернули с дороги, чтобы взглянуть собственными глазами на мое имение Круглово и оценить его достоинство, которому одни придавали слишком много значения, а другие считали его ниже действительной стоимости.

Потемкин написал мне об этом предмете, советуя не унывать и уверяя, что поместье может со временем приносить хорошие доходы. Он дал приказание бригадиру Бауеру, управляющему в его собственном имении, смежном с моим, позаботиться о делах моего владения больше, чем я могла ожидать от коронных чиновников, улучшить его непосредственным надсмотром на месте или письменными сношениями со мной. «Здесь, кроме того, есть деревня, – писал князь, – названная вашим именем “Дашкова”, которую следовало бы отдать вам в вознаграждение за убыль тех крестьян, которых вы не получили согласно назначению указа».

В самом деле, было бы нетрудно устроить это дело. Польский король, обязанный моему мужу, не замедлил бы исполнить мою просьбу, договорившись со своей сестрой, владевшей этой деревней, и одним дворянином, будущим пожизненным ее наследником, тем более что оба они нисколько не дорожили этим имением; но князь Потемкин и слышать не хотел о том, чтобы я писала об этой сделке польскому королю или нашему посланнику, графу Стакельбергу, желая сам заняться этим делом. Кончилось тем, что деревня Дашкова никогда не была моей, а Круглово навсегда осталось без пополнения крестьян.