Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Рис. 4. Позолоченное (полое внутри) литое бронзовое изображение Будды Врачевания в полный рост (180 см) из храма Пэннюльса на севере силлаской столицы (конец VIII в.). Статуи, подобные этой, обладали, как считалось, чудесными свойствами. Скажем, к статуе Бодхисаттвы Авалокитешвары из того же храма обращали молитвы те, чьи родственники или друзья не вернулись из дальних странствий.

Вернувшись в Силла, Ыйсан обнаружил, что контроль государства за сангхой усилился. С 664 г. запрещено было делать крупные приношения (земельные и имущественные) монастырям без разрешения властей. В 669 г., в дополнение к существующим органам монашеского самоуправления, монах Синхе был назначен инспектором по буддийским вопросам ( чонгван тэсосон ). В принципе, Ыйсан поддерживал политику группы Чхунчху-Юсина. Но контроль центра за буддийской организацией, которая, в согласии с идеалами Будды Шакьямуни, должна была быть автономна от мира, он вряд ли мог приветствовать. Решив удалиться из столицы вместе с учениками, Ыйсан, при поддержке двора, построил себе в 676 г. храм Пусокса в горах Собэксан на севере страны (ныне уезд Ёнпхун провинции Северная Кёнсан). Он перенес туда центр растущей школы Хваом (кит. Хуаянь), которая приобрела заметную популярность (прежде всего среди образованной элиты) в 670-690-х гг. Как считается, силлаский «орден» Хваом имел десять монастырских центров, и все они располагались вне столицы, большей частью в отдаленных горных местностях. Это говорило, прежде всего, о желании Ыйсана и его учеников соблюдать определенную дистанцию по отношению к государственным структурам.

Рис. 5. Слева: таким изображали силласцы могущественного Небесного Царя, победителя демонов и великодушного покровителя верующих.

Справа : лишь каменные колонны для монастырских флагов ( тонган чиджу ) освящают теперь место давным-давно заброшенного и разрушенного Монастыря Четырех Небесных Царей. С точки зрения силласцев, место это было вдвойне священным. Здесь якобы обитали местные добуддийские божества. Здесь же якобы некогда останавливались и Будды прошлого, завязавшие, таким образом, кармические контакты с силлаской землей. Государыня Сондок (632 — 647) считала, что этот священный участок соответствует Тридцать Третьему Небу (обиталищу Четырех Небесных Царей) в буддийской мифологии, и приказала похоронить себя неподалеку.

Другой важной чертой общественно-политического поведения Ыйсана была его приверженность тому идеалу первоначального буддизма, который в иерархичном обществе Дальнего Востока было труднее всего соблюсти — равенству внутри монашеской общины. Сам Ыйсан по рождению принадлежал к чинголь , но ближайшим другом его был член сословия юктупхум Вонхё, а среди его учеников можно было найти выходцев из крестьян-батраков и даже рабов. С точки зрения Ыйсана, перед лицом истины все были абсолютно равны, и он любил подчеркивать это, отказываясь (как и его ученики) от владения чем-либо, кроме нескольких ряс и кружки для сбора подаяния. Хорошо известно, что Ыйсан был одним из немногих видных буддистов в корейской истории, отказавшихся от предложенного государем (Мунму-ваном) дара в виде земли и рабов. Не владея землей, Ыйсан и его ученики были вынуждены питаться подаянием, что сближало их с малоимущим провинциальным населением, интересы которого они пытались отстаивать в отношениях с государственной властью. Например, когда в 681 г. Мунму-ван захотел перестроить столичную крепость, Ыйсан решительно отговорил его, апеллируя не к буддийским, а к конфуцианским постулатам — зачем владыке, следующему Истинным Путем, изнурять народ на строительных работах, если он и так уже обладает всеми добродетелями? Очевидно, что в этом случае Ыйсан защищал интересы своей провинциальной паствы, совершенно не желавшей быть мобилизованной на тяжелые строительные работы в столице.

Феномен «народных» монахов аристократического происхождения, проповедовавших в массах, придерживавшихся эгалитарных доктрин и отражавших интересы масс в диалоге с властью, связан с пробуждением религиозного и политического сознания в провинции в эпоху войн, чужеземных вторжений и невиданных тягот. Но «диалог» с массами через посредство популярных монахов был выгоден и власти, искавшей в борьбе с аристократией поддержки «снизу» и нуждавшейся в предупреждении недовольства в период тяжелейших войн, когда сама судьба государства была поставлена на карту.

Философские воззрения Ыйсана в целом не выходили за рамки ранних хуаяньских космологических и онтологических схем. В то же время они несли ощутимый отпечаток личности «народного» монаха и тех условий, в которых проходила его жизнь и деятельность. В своем главном произведении, — состоявшей всего из 210 иероглифов (30 строк по 7 иероглифов, что несло символический смысл в буддийском космологическом контексте) поэме «Картина Дхармового мира Единой Колесницы» (поэма также записывалась в форме мандалы и служила предметом медитации), — Ыйсан выразил убеждение в том, что ничто не существует независимо. Все в мире связано цепью кармы , отношениями взаимозависимости и причинности. Мир Принципа (Истины, ли ) и мир феноменов ( са ), песчинка и Вселенная, одно мгновение и бессчетное множество кальп (т. е. вечность) — все существует лишь в диалектическом взаимодействии противоположностей. Это в итоге означает неполноту и относительность любого мыслимого существования вообще. Как можно говорить о том, что вещи существуют, если они лишены независимой и самодостаточной природы? Все эти идеи, идущие еще от философии мадхьямаики индийского мыслителя Нагарджуны (II–III вв.), развивались и в китайской Хуаянь . Оригинальность Ыйсана состояла в сильном акценте на «всеединство» связанного цепью кармы «дхармового мира» и в подчеркивании значения религиозной практики для «спасения». Для Ыйсана (и в этом он также вполне следовал раннебуддийской традиции) важно было не просто понять Истину, но и «пропустить» ее через себя в мистическом акте Просветления, к которому вела активная культовая практика. Персональным божеством самого Ыйсана была Бодхисаттва Милосердия Авалокитешвара, кармически связанная, с точки зрения мыслителя, с силлаской землей.

Судьба учения Ыйсана была по-своему столь же трагична, как и биография Вонхё. В отличие от Вонхё, Ыйсан был широко признан при жизни и имел немало учеников. Однако эгалитаристские тенденции и неприятие стяжательства нажили ему немало врагов. По легенде, лишь чудесное покровительство дракона Сонмё спасло Ыйсана от козней завистников и позволило основать храм Пусокса. После же смерти Ыйсана власть в школе Хваом перешла к его ученикам аристократического происхождения, которым идеалистические устремления Учителя были совершенно чужды. В итоге, к середине VIII в. школа Ыйсана мало отличалась от прочих сект аристократического буддизма силлаской столицы, разделяя общее увлечение знатных буддистов торжественными придворными церемониями, строительством богато украшенных храмов, переписыванием сутр и т. д. Эгалитаристская секта вряд ли могла выжить в иерархичном обществе, не изменив своей внутренней сущности.