Александр Борщаговский - Обвиняется кровь

Полковник Лихачев, как мы знаем, был арестован в начале лета 1951 года вместе с Абакумовым и терялся в догадках, чем же он провинился. То ли тем, как писал Лихачев в собственноручных показаниях, что «дело еврейских националистов смазанои что в этом повинен я, то ли в недозволенных методах следствия и фальсификации дела» . На допросе 27 мая 1953 года Лихачев сказал проверявшим дело ЕАК юристам:

«— …Арестованные сами показывали, что ЕАК превратился в шпионско-националистический центр против СССР.

ВОПРОС: — А вы подвергли эти показания необходимой проверке?

ОТВЕТ: — У меня лично не было сомнений, чтобы проверять эти показания. Я также не слышал, чтобы кто-либо брал под сомнение показания Фефера.

ВОПРОС: — По сообщению резидентуры бывшего МГБ в США, деятельность Михоэлса и Фефера расценивалась положительно. Более того, Фефер по указанию этой резидентуры устанавливал там соответствующие связи; что вы на это скажете?

ОТВЕТ: — Фефер об этом не говорил. И, если память мне не изменяет, с органами МГБ он стал сотрудничать после возвращения из Америки.

ВОПРОС: — Вам не представляло труда заполучить дела бывшего 1-го Главного управления МГБ с отчетом ФЕФЕРА о поездке в США и тех связях, которые он там установил по заданию советской разведки.

ОТВЕТ: — Я впервые слышу об этом.

ВОПРОС: — Приводим вам выдержку из показаний Фефера на суде: „…Я не признал себя на суде виновным в шпионаже. Мои показания о Гольдберге как о врагеСоветского Союза и шпионе являются сплошным вымыслом. Я пытался это отрицать, но, боясь реализации угроз Абакумова и Лихачева, стал подписывать протоколы, которые составлялись заочно…“

ОТВЕТ: — Фефер начал давать показания на первом же допросе без всяких применений к нему мер понуждения; все показания Фефера, в том числе и о Гольдберге, были написаны им собственноручно и затем использованы мною в протоколах допроса.

ВОПРОС: — Вы проверяли показания Фефера?

ОТВЕТ: — Повторяю, что показания Фефера ни у кого не вызывали сомнений» [133] Материалы проверки…, т. 1, лл. 52–53. .

Гольдберга-шииона сотворил, быть может не подозревая, как трагичен будет финал, осведомитель Фефер, По взятой на себя обязанности, он изо дня в день информировал МГБ о маршрутах Гольдберга в СССР, о его визитах к начальству, о встречах с писателями и любых других встречах, так что жестокому наказанию подверглась, загубив свою жизнь, даже случайная попутчица Фефера и американца, с которой тот познакомился в самолете Киев — Львов и которая осмелилась посетить Гольдберга в его гостиничном номере. Когда человека разглядывают под микроскопом, прослеживая всякий его шаг, записывается каждое слово и любое его движение кажется столь значительным и двусмысленным, что о нем докладывается спецслужбе, как не посчитать такого человека подозрительным? В самой настойчивости наблюдения, в неотступности интереса к нему осведомителей — зерно будущих обвинений, свидетельство преступной неординарности личности. Строча донесение за донесением, сочиняя этакий роман-хроникужизни Гольдберга-шпиона в России — жизни напористой, пытливой, неутолимой в своей пытливости, — осведомитель сотворил фигуру, слишком яркую и удобную для мифа о шпионе из Америки, чтобы отказаться от соблазна.

Быть может, в процессе следствия, в первые его месяцы, Фефер, обнаружив, что загоняет себя в новую ловушку, попытался уклониться, испросил позволения поубавить оговор Гольдберга, но — поздно, мышеловка захлопнулась, угрозы Абакумова остудили Фефера, ввели в привычную для их отношений колею. Решившись оговорить около ста своих соотечественников, а то и близких друзей, не так уж трудно предать чужака, тем более что альтернатива — побои, пытки, карцер с содержанием на воде и ломте хлеба, все то, что Фефер назвал «угрозами Абакумова и Лихачева». Поэтому Гольдберга как прожженного националиста и шпиона он повел издалека, именно с ним связал намерение американцев издать «Черную Книгу» — «собрав лишь материалы о зверствах немецких фашистов над еврейским населением», — а затем отвел Гольдбергу заметную роль в сборе шпионских материалов.

Другие арестованные, не зная Гольдберга, увидевшие его впервые накоротке, на людях, не смели опровергать утверждение следователей, что он — шпион; напуганные случайным знакомством со шпионом, встречей с ним, автографом на подаренной книге, они приносили следствию и свои обвинительные крохи. «Названия и содержания статей Гольдберга я не припоминаю , — винился Квитко в июле 1950 года, — но могу сказать, что он в них с националистических позиций обычно восхваляет еврейскую культуру» . Давид Гофштейн, в растерянности беря на себя чьи-то грехи, вообразив себя вдруг чуть ли не эмиссаром еврейского народа в человечестве, сказал в январе 1949 года, что на прощальном ужине по поводу отъезда Гольдберга «…мы заверили его, что проживающие в СССР евреи являются истинными евреями и до конца будут служить идее создания еврейского государства… Прямо из синагоги мы с Гольдбергом поехали во Владимирский собор , — покаянно бил себя в грудь Гофштейн, которого как киевлянина угораздило сопровождать гостя после посещения Гольдбергом Мануильского. — Там есть живопись Врубеля, и мы туда зашли. Я так понимал — если он американец и интересуется, как чувствуют себя верующие у нас, то я его и повез в синагогу и в собор…» [134] Судебное дело, т. 3, л. 84. Давид Гофштейн не учел, что атеисты Лубянки не примут уравниловки: что собор, что синагога…

Когда Перед Маркиш стал отрицать преступную или просто предосудительную связь с Гольдбергом, следователь прервал его окриком: «Вы солгали! Прекратите запирательство и показывайте правду — Гольдберг американский шпион и вы снабжали его информацией о Советском Союзе» .

Опасаясь обвинений в связях с Гольдбергом, Давид Бергельсон, встречавшийся с ним в Москве, поспешил уверить своего истязателя Сорокина, что в разговорах с американцем он был тверд, заявил ему, что «…к созданию в Палестине еврейского государства относился скептически, поскольку не верил, что Палестина, с таким малым населением, сможет противостоять десяткам миллионов арабов и английской политике на Ближнем Востоке» [135] Следственное дело, т. XVII, л. 88. .

Характерный эпизод случился уже на судебном процессе:

«— В протоколе допроса есть одно место , — напомнил суду Бергельсон, — когда следователь говорит мне: „Гольдберг — американский шпион!“ Я был так удивлен, что сказал: „Да?!“ Это „да“ есть в протоколе, но без вопросительного и восклицательного знаков. Я говорил об этом следователю, он ответил, что в протоколе это не имеет значения.