Владимир Бояринцев - «Черта оседлости» и русская революция

На этот призыв и отозвался Лекерт, про которого Центральный комитет Бунда написал: «Честь и слава мстителю, принёсшему себя в жертву за своих собратьев!».

Хотя члены Бунда практиковали террористические акты в целях мести, наказания, они проводились также в целях устрашения своих врагов, доведения их до полного паралича, что особенно проявилось в 1905–1907 годах, когда бундовцы на местах, например, в Гомеле, терроризировали полицию, войска и всё благонамеренное русское население. В маленьком городке Сувалки был ранен полицейский, бомбы, брошенные в Гомеле, убили несколько казаков, членов драгунского патруля в городе Борисове.

Бундовцы стреляли в правительственные войска во время забастовок, прибегали к террору для срыва выборов в I Государственную думу: в Бобруйске разогнали предвыборный митинг, используя петарды и револьверы; такие случаи происходили очень часто.

«… Бунд выбирал в принципе те же мишени, что и другие террористы. Отличалась же его деятельность тем, что партия действовала в основном в еврейских местечках или недалеко от них и почти никогда в столицах, а многие террористические выступления объяснялись частью политики защиты от погромов. С этой целью члены Бунда организовали так называемые “отряды еврейской самообороны”, якобы исключительно для защиты мирного населения в черте оседлости от антиеврейских выступлений. На деле же эти отряды часто занимались политическим терроризмом против правительства и его сторонников» (Анна Гейфман «Революционный террор в России 1894–1917»).

В синагогах Ростова-на-Дону и Нахичевани часто собирались экстремисты, активисты отрядов самообороны открывали беспорядочную стрельбу на улицах, среди жертв при этом было и несколько детей.

В результате лидеры еврейской общины в Гродненской губернии были вынуждены обратиться к властям за помощью и указали место, где хранилось оружие отрядов самообороны.

Используя тактику устрашения, молодые бундовцы сумели настроить против себя и бедное еврейское население. Но когда вмешивалась полиция и очищала синагоги от террористов, лидерами Бунда это представлялось как преследование евреев за их национальные ценности и еврейский образ жизни.

Анна Гейфман отмечает, что когда-то стойкий революционный идеализм после 1905-го года зачастую превращался в цинизм, сопровождавшийся растущим презрением к человеческой жизни и собственности. Так член Бунда в городе Нижний Северск, например, согласился участвовать в экспроприации, проводимой бандой анархистов за обещанное борцу за свободу новое пальто.

Другие бундовцы вымогали деньги у богатых граждан, а сумма зависела от материального положения жертвы.

В террористических актах принимали участие и женщины.

Вот только несколько примеров «деятельности» женщин-террористок:

— Геся Гельфман из полесского городка Мозырь участвовала в подготовке покушения на императора Александра II;

— Фрумкина Фрума Мордуховна — в 1903 году в Киеве пыталась перерезать горло генералу Новицкому; в 1907 году арестована в Москве, в Большом Театре по обвинению в покушении на московского градоначальника; находясь в тюрьме, стреляла в начальника тюрьмы;

— Школьник Мария (Маня) Марковна — в 1906-м году покушалась на Черниговского генерал-губернатора; участвовала в подготовке покушения на киевского генерал-губернатора;

— Измайлович Александра Адольфовна — в 1906-м году стреляла в минского полицмейстера;

— Дора Бриллиант из херсонской купеческой семьи участвовала в подготовке покушения на великого князя Сергея Александровича;

— Измайлович Екатерина Адольфовна — в 1906-м году стреляла в командующего Черноморским флотом;

— террористка «Катя» в 1906-м году бросила бомбу в жандармское управление;

— в Саратове девушка, фамилия которой так и не была установлена, убила генерал-адьютанта Сахарова;

— Езерская в Могилёве ранила генерал-губернатора.

Но кроме деятельности чисто еврейской националистической организации, какой был Бунд, в черте еврейской оседлости особенно активно работали и террористы-эсеры: в Белостоке они застрелили городового, стреляли в полицмейстера, в Пинске ранили жандармского ротмистра, в Бердичеве — помощника пристава.

После того как в 1905-м году насилие стало неотъемлемой частью жизни, всё большее число террористов рассматривало свою деятельность как очень интересную игру, а некоторые страдали как комплексом неполноценности, так и манией величия.

Так, эсерка Фрума Фрумкина пришла в терроризм, желая самоутвердиться как личность; другой террорист своё участие в организации объяснял так: «Мне жизнь страшно надоела. Жизнь такая, как я жил раньше, хуже всего опротивела» (А. Гейфман). Она также говорила: «Меня всегда привлекала мысль о совершении террористического акта. Я думала и думаю до сих пор только об этом, желала и желаю только этого. Я не могу себя контролировать».

Другие террористы и экспроприаторы принимали участие в террористических актах, потому что нуждались в сильных ощущениях; один из них признавался: «Не могу мирно жить. Люблю опасность».

Поскольку партийные лидеры создали культ динамита и револьвера, окружили террориста героическим ореолом, убийство приобрело притягательную силу для молодых людей. Значительное число несовершеннолетних террористов и экспроприаторов пришли к участию в насилии вследствие экономических тягот, даже нищеты. Особенно это относится к еврейской молодёжи, составлявшей большую часть анархических организаций. Но многие юноши и девушки были выходцами из зажиточных семей. Как и многие взрослые боевики, некоторые несовершеннолетние террористы в той или иной степени были психически нестабильны, но взрослые террористы охотно вовлекали несовершеннолетних в боевую деятельность.

Юные террористы пытались подражать взрослым и в выборе жертв: это были агенты охранного отделения, управляющие магазинами, офицеры полицейского и тюремного департаментов, чиновники царской администрации. «Некоторые подростки проявляли крайнюю жестокость. Так, еврейский мальчик в Гомеле в июне 1904 года плеснул серной кислотой в лицо полицейскому, стоявшему на своём посту» (А. Гейфман).

«Попав в тюрьму, экстремисты нового типа вели себя как обычные уголовники: пьянство, карты, полная бездеятельность “из принципа”, грубые шутки и издевательства, площадная брань, всё это было в порядке вещей. Это в корне отличало их от предыдущих поколений революционеров, которые презирали тюремщиков, отказывались иметь с ними дело. По воспоминаниям одного политического арестанта, “каждый день вспыхивали ссоры между нами и шпаной. Обе стороны не раз хватались за ножи”…».