Владимир Шмерлинг - Сталинградцы [Рассказы жителей о героической обороне]

23 августа наши мощные насосы ни на минуту не прекращали работу. У городского причала горел железнодорожный состав с боеприпасами; рвались снаряды. Наши пожарные в брезентовых комбинезонах высадились на берег, проложили рукава, окатили друг друга водой и, вооружившись брандспойтами, начали заливать вагоны.

Потом приказали нам перевозить из Сталинграда в Красную слободу раненых, эвакуированных, учреждения, ценные грузы, а обратным рейсом — воинские части, прибывавшие в Сталинград. Садилось на «Гаситель» по 250 человек и больше. Мы всё время находились в самом пекле. Немецкие самолёты — над головой, укрыться негде, а среди наших пассажиров много детей и женщин; тяжело было смотреть на их страдания. Везёшь людей, а бомбы кругом рвутся; так и кипит Волга. То командовать надо, то пассажиров успокаивать. Те, кто были понервней, всё возмущались; им казалось, что пароход наш медленно идёт. Раненые стонут, кровь кругом… Сделаешь несколько рейсов подряд в Красную слободу, а потом надо другие приказы выполнять. Всё время нас использовали на особых заданиях. Люди нашей команды почернели от копоти, на многих обгорела одежда, многие получили ожоги.

Первые жертвы понесли мы 25 августа. Бомбы с немецкого самолёта разорвались в трёх метрах от кормовой части парохода. Много осколков попало в машинное отделение. Вышел из строя правый штурвал, нарушилась звуковая сигнализация. Поражённый в сердце, упал механик Ерохин, был убит кочегар Соколов. Пять человек из команды были ранены. А в корпусе «Гасителя» мы насчитали до 80 подводных и надводных пробоин.

На место погибшего механика стал его помощник Агапов. Он стал один работать и за механика, и за помощника, и за раненых членов машинной команды. Я приказал проложить рукава для откачки хлынувшей воды. Было решено все пробоины в корпусе заделать на ходу, не заходя в затон. Мы заделывали все повреждения, а трупы наших погибших товарищей лежали на палубе. С трудом удалось в Красной слободе найти жену нашего славного механика Якова Даниловича Ерохина. Вместе со мной в 1927 году поступил он простым матросом на «Гаситель», а через десять лет стал уже механиком. Время было такое, что не пришлось мне присутствовать на похоронах своего друга, стойкого большевика товарища Ерохина. А родных товарища Соколова мы так и не разыскали. Сами схоронили его под деревом в Сталинградском затоне.

С утра до поздней ночи, а иногда и всю ночь происходили налёты на Сталинград. Так как нам надо было всё время совершать рейсы, мы уже перестали обращать внимание на «юнкерсы», «хейнкели» и «мессершмитты». Такова уж была наша служба.

Не раз, в самые трудные минуты, я вспоминал, что здесь где-то рядом, на опасных заданиях, моя любимая дочка.

Она училась в Педагогическом институте, знала немецкий язык, и её знания пригодились Родине, — стала она разведчицей. Командование посылало её в тыл к немцам.

Один раз только в эти дни мы встретились с Катей. На проводы семьи Кате дали отпуск. Только вышли, как подожжённый немецкий самолёт промчался над самым нашим домом и, содрав с него крышу, упал в нескольких метрах от нас. Попрощались мы друг с другом; я вернулся на пароход, а Катя — в свою часть.

В те сентябрьские дни мы выполняли задания одно важнее другого: то под бомбёжкой перевозили понтонный мост через Волгу в Куропатку, то вытаскивали из-под самого носа у немцев баржи, нагруженные зерном.

Немцы с господствующих высот уже контролировали Волгу. По ночам, приглушив ход, без дыма и света, мы подходили к правому берегу и принимали на свой борт ценные грузы. Когда же кончали погрузку, я тихо отдавал команду: «Отдать чалку, полный вперёд».

Так работали мы до последних дней сентября. Горизонт воды упал, и «Гаситель» уже не мог выйти из затона. Тогда нам приказано было поставить «Гаситель» на якорь в глубоком месте затона, а команде сойти на берег. С прискорбием в сердце выполняли мы этот приказ, снимали с любимого парохода все ценные детали, инструмент, брезент, золотники, спускали пары с обоих котлов. Люди сели в шлюпку.

Покинул я свой любимый пароход, на котором мечтал поработать до тех пор, пока силы не оставят меня; сошёл на берег и почувствовал себя стариком. Наступили самые тяжёлые дни в моей жизни… Мне было предложено отправиться в Москву за новым назначением.

До Москвы я не добрался. Некоторое время прожил в Саратове, но не по себе мне здесь было. То ли знал, что люди с команды «Гасителя» в Сталинграде остались, то ли хотелось быть поближе к дочке. Через несколько недель снова вернулся в Сталинград. Последние сто километров пешком шёл. Разыскал нашу оперативную группу и попросил, чтобы мне дали работу здесь же. Ведь наши волгари продолжали войну с немцами.

Когда я пришёл в Сталинград, «Гаситель» мой уже не на якоре стоял, был затоплен по середине затона. Никто тогда не знал — вражеский ли снаряд в него попал или в старые пробоины проникла вода. Ввиду беспрерывного обстрела и бомбёжки с воздуха нельзя тогда было установить, в чём дело. И тогда же я узнал, что пропала, точно растворилась в войне моя Катя. Известно было, что когда она возвращалась с задания, её тяжело ранили немцы. Шкипер Плашков, который переправлял её с правого берега, рассказал, что у Кати было три раны — в руку, в грудь и в живот. Искал я дочь по всем госпиталям, чтобы хоть узнать, где могилка её, но так и не напал на следы. Одно только было мне утешение, что все девушки, боевые подруги Кати, много хорошего мне о ней рассказали: говорили, что она ничего не страшилась и с открытой душой выполняла приказы.

Как только кончились бои в Сталинграде, 2 же февраля пошёл я на то место, где подо льдом на дне лежал «Гаситель». Стал все меры принимать, чтобы лёд над ним облегчить. Когда подняли эпроновцы мой «Гаситель», всё на нём оказалось в порядке; только пробоины надо было заделать. Быстро восстановили мы пароход, и снова стал «Гаситель» выполнять свою службу. А я по-прежнему на нем капитаном.

Мой пост № 502 — у хутора Скудры на левом берегу Волги, как раз напротив Тракторного завода.

Я всю войну в Сталинграде своими глазами с левого берега наблюдал. Видел, как немцы вышли на том берегу к Латашинскому саду. А тут пароход идёт, на котором капитаном был Иван Семёнович Рачков. Я его с 1922 года знал. Работал он и штурвальным, и лоцманом, и штурманом; а потом стал самым знатным капитаном на Нижней Волге.

Подошёл пароход близко к нашему луговому затемненному берегу, и слышу кричит Иван Семёнович в рупор, спрашивает меня — проедут ли они здесь. Рупор и у меня был. Стал я кричать, что немцы в Латашинском саду. Капитан моторной лодки Шестопалов тоже поблизости был. Он тоже кричал Ивану Семёновичу, чтобы повернули обратно.