Владимир Шмерлинг - Сталинградцы [Рассказы жителей о героической обороне]

— Скоро уже семь с половиной.

— А как зовут тебя?

— Геннадий Алексеевич Хорьков, — серьезно ответил мальчик. — Я уже знаю буквы и умею считать до ста.

— Ты молодец, Геннадий Алексеевич, но только я буду звать тебя Геной. Я своих учеников называю по имени, хорошо, Гена?

— Ладно, — ответил мальчик. — А вы нам расскажете о Рокоссовском и о Чуйкове? — спросил он.

— Обязательно расскажу, — пообещала Валентина Григорьевна.

Когда стали подходить другие ученики, мы взяли Гену за руки и торжественно повели его по лестнице. После боёв в Сталинграде мы несколько дней очищали эту лестницу от камня и железа, пока пробрались на третий этаж, где обнаружили каким-то чудом уцелевшую комнату. Она была заставлена нарами в три яруса. Пол зиял большими провалами; не было ни потолка, ни рам, ни дверей. Теперь эта комната имела уже приличный вид. Только в рамах не было ни одного стеклышка. Но это не остановило нас; мы решили открыть школу, не дождавшись, когда удастся нам остеклить первый восстановленный класс.

…Мы ввели детей в класс и поздравили их с началом занятий.

Я также села за парту и раскрыла свой блокнот, чтобы коротко записать первый урок.

— Дорогие дети! — с волнением начала Валентина Григорьевна. — Свой первый урок я хочу посвятить нашему родному городу, городу-герою, который носит имя великого вождя.

Валентина Григорьевна остановилась, внимательно оглядела учеников, посмотрела на портрет товарища Сталина и продолжала: «Сталинград — город особенный. Сам товарищ Сталин не раз называл его городом-героем. Двадцать пять лет назад на молодую Советскую республику пошли походом четырнадцать государств. Капиталисты не хотели, чтобы свободный советский народ был хозяином своей страны. Наш город тогда назывался Царицыном. К нему подступили враги. Тогда Ленин направил сюда товарища Сталина, и Сталин отстоял Царицын. Знаете ли вы, дети, об этом?»

— Мой папа воевал за Царицын, — поднял руку один из старших учеников.

— Мой дедушка тоже воевал, у него есть за Царицын орден, — сказала одна девочка.

— Здесь, на берегу Волги, — продолжала учительница, — наши советские люди за двадцать пять лет построили большой, прекрасный город, построили Сталинградский тракторный завод, который выпускал замечательные тракторы; хорошо мы с вами жили здесь до войны. Помните, какие улицы были, какие театры! Какой чудесный Дворец пионеров у нас был… А музыкальные школы, детские технические станции, клуб имени Павлика Морозова. Все это было предоставлено ребятам.

Вы помните, как в прошлом году к нам в город ворвались дикие варвары. Сто шестьдесят два дня шла здесь кровавая битва.

— Сто шестьдесят два дня? — переспросил кто-то. — А это много?

— Да, это очень много, — ответила Валентина Григорьевна. И она начала рассказывать детям о том, как их отцы и братья, ополченцы Сталинграда, сражались вместе с Красной Армией за родной город, как бились на наших улицах сталинские гвардейцы, как сержант Павлов с группой бойцов отстоял один большой дом на берегу Волги, как солдаты Сталинграда победили врага, уничтожили тристатридцатитысячную отборную немецкую армию.

Ребята жадно слушали.

— Я обязательно буду танкистом, когда вырасту, — сказал Гена Хорьков.

— А я сержантом Павловым, — сказал его сосед по парте.

— Будете, ребятки, будете и танкистами, и лётчиками, и генералами; будете строить танки и тракторы.

Валентина Григорьевна подошла к незастеклённому окну.

— Для вас, наших детей, сталинградцы выстроят новые школы, дворцы, клубы и стадионы, и вы опять будете счастливы, как прежде, — говорила она. — На много километров вдоль Волги растянется красивейший город с прекрасными домами, с широкими площадями. Наш город будет утопать в зелени. Наш Сталинград подымется из пепла и будет ещё прекраснее, чем был. Ведь вся страна протянула нам руки помощи. К нам едут строители, и отовсюду приходят поезда с лесом, кирпичом, гвоздями и стеклом. Вы, дети, будете свидетелями великой героической стройки. Вы должны любить наш город, любить тех, кто его защищал и кто его возрождает.

В городе строятся новые школы, клубы и стадионы .

Дети, как завороженные, слушали рассказ учительницы. А ведь говорила она о том, что уже все мы знали, взрослые и дети; об этом же коротко говорили и лозунги, написанные на уцелевших фасадах зданий; об этом говорили все сталинградцы, которые клялись возродить родной город. Простые слова Валентины Григорьевны взволновали не только детей, но и нас, взрослых, присутствовавших на этом первом уроке. В эти минуты припомнилось всё пережитое. Это действительно был первый урок, точно сама история вместе с холодным предвесенним ветром ворвалась в эту единственно уцелевшую комнату огромного здания. Вот и Лида Пластикова, наш комсомольский секретарь, не покидавшая завод, когда в его цехах шли бои; как внимательно слушает она учительницу, как вглядывается она в собравшуюся здесь детвору!

Я слушала Валентину Григорьевну, записывала её урок, и мне казалось, что я говорю вместе с ней, вместе вспоминаю пережитое.

Прошло еще только несколько недель, как я из тыла страны вернулась в разрушенный Сталинград. Добиралась сюда и поездом, и на машинах, на волах; ехала на верблюде, запряжённом в огромную бричку; шла пешком и, наконец, Волгу переплыла на ледоколе.

Сойдя с ледокола, вместе с другими людьми, вернувшимися в Сталинград, я взобралась на крутой берег и по знакомой улице вышла на площадь Павших борцов. Как величественна была эта площадь в центре Сталинграда! Сколько раз в дни юности мы с благодарностью вспоминали здесь героев, лежавших на площади, под серым обелиском, в братской могиле. А теперь эта площадь окружена развалинами, и здесь выросли свежие могилы героев, отдавших свою жизнь за Сталинград.

Мне бросилась в глаза совсем одинокая, единственно уцелевшая скамейка с овальной спинкой. Когда-то над ней возвышался высокий, развесистый клён. Теперь от этого клёна остался расщепленный надвое обрубок. Но на единственной веточке, сохранившейся на клёне, уже набухали почки.

Я слушала первый урок и видела перед собой эту веточку с набухающими почками. Я вспомнила одного старика, который вместе с нами на ледоколе вернулся в Сталинград. Этот старик молчал, когда ехали, молчал когда сошёл с берега и шёл вместе с нами. Но здесь, на площади, он вдруг медленно опустился на землю, поцеловал её и громко воскликнул:

— Тут родился, тут и век свой доживать буду!

Старик поднялся с земли, сорвал со своей седой головы шапку, высоко подкинул её вверх и закричал: