Филиппо Маринетти - Битва у Триполи

Вот они все исчезли. Потом медленно, между колеблемыми волнами пламени и дыма, я вижу, как возникают и выходят, выныривают обломки эскадрона, раскрошенные кусочки, кишащая добыча, раскачиваемая ветром ужаса. Это кипение бесформенное и неуклюжее, кипение крупов, дикая случка животных и волчки тысячи человеческих тел, которым вертящиеся хвосты и гривы лошадей придают смешной вид беснующихся дервишей.

Граната падает среди них, как в громадную лужу, откуда скачут во все стороны беглецы, летят безумные брызги грязи, а на небе в это время всплывает и долго стоит, упорствуя, нежный венчик дыма, розовые лепестки которого мало-помалу блекнут и бледнеют.

Я слежу глазами за одним беглецом, который вскакивает на лошадь и мчится галопом метров сто… Он вышиблен из седла и исчезает под кривыми колесами трех шрапнелей. Эта группа всадников погружается теперь в смрад и зловоние гранат… Невозможно выбирать дорогу в общем взрыве грохочущей атмосферы, которая всюду трещит, везде плюет, повсюду изрыгает, пьет и вновь изрыгает огонь!..

Они несутся в галопе, в сумасшедшем галопе, в красном ветре, сваленном, сотканном и набитом пулями, пронзенном насквозь осколками гранат и беспрестанно заметенном летающими трапециями пламени-гимнаста. Смерть воздвигает всюду вокруг них решетки и заборы из молний.

Те, которые падают, словно бьются на дьявольских сковородах. Попробуйте избежать, если сможете, этих веялок жара, колеблемых истерическими руками!..

Вот кавалерист взрывается и отлетает далеко от лошади, отскакивает, подобно тому, как револьвер выскакивает из руки. Возле него дымится холм, как крышка котла. Двадцать лошадей без всадников проносятся по нему, также скошенные, затем изрыгнутые вулканическими песками под открытое небо.

— Победа! Победа!..

Это вся траншея конвульсивно размахивает руками и раздирает атмосферу радостным воем, глядя издали на грандиозное бегство, драпирующее своими длинными и беспорядочными складками охряную бесконечность пустыни. Вся пустыня — сплошной бред, неистовство, наступление паники и бегства. Зернистые массы испуганных насекомых, спешащих один за другим, без конца, к гибкой арке горизонта, арке освободительного цвета.

Это уже не ливень, а поток свинца, поток итальянской силы, которая входит и потрошит, распарывает брюхо всему и везде.

Бежать! Бежать! Тщетная надежда избегнуть подавляющей силы Смерти, которая выверяет выстрелы, стоя в вертящемся каземате «Сицилии»; Смерть, молодой офицер с стальными руками, медным лицом, на котором вместо глаз две электрические кнопки; две пирамиды ядер вместо легких.

Под его необъятным взором всякая долина, каждый овраг, каждая тропинка перестает быть прикрытием.

Однако, стая гранат потеряла след бегущего неприятеля. Праздные гранаты, бесполезные удары клыков!.. К счастью, вот, вот, в трехстах метрах над моей головой, вырастает храп моноплана, новый воздушный барабан битвы. Выше, краше солнца устремляется капитан Пиацца, со смелым и острым лицом, вычеканенным ветром, с маленькими усиками безумными от воли!..

Его большой властительный Блерио грубо разрезает двумя сверкающими косами своих горизонтальных крыльев большие лучи стоящего огромно и громоздко солнечного ореола.

Вот он уже возвышается над кавалерией, обратившейся в бегство. Дальше, еще дальше летит он, поворачивая направо, к Гаргарешу.

«Сицилия» уже поняла и устанавливает свои выстрелы. Гранаты кидаются толпой, как на веселое свидание, за рекой беглецов.

О, какую адскую радость должна была испытывать ты, «Сицилия», в это блаженное и славное утро, делая на славу свинцовые круги в текущей потоками воде неприятельской армии!..

Тяжелые плевки огня обрушивались, благодаря тебе, то там, то здесь, на громадную, огромную дугу бегства, которая, начиная от Сиди-Мессри, переломлялась мало-помалу направо, к невидимому оазису Занзура.

Я присоединяюсь к тебе, я догоняю тебя в чистом небе. Мое сердце уже прыгнуло к твоему. Оно бьется, как и твое, у руля направления.

«Слава вам, солдаты 84-го полка! Слава салу, которое топится между ложем и сталью ваших ружей! Слава вам, артиллеристы 21-го полка! Слава морякам Бумелианы! Я — рыкающее сердце родины, безумные биения которого аплодируют вам. Я перешагнул через вас, чтобы пойти дальше, заканчивая победу, поднимаясь ступень за ступенью по всей небесной лестнице».

Что с того, что беспорядочный полет гранат крадет и отнимает иногда воздушный пол из-под моих ног! Не дрожите, не бойтесь, если меня встряхнет. Я иногда люблю подпрыгнуть, как телега, в небесной колее. Мои большие французские крылья живо восстанавливают свое равновесие… Я лечу верхом на неоседланной битве, которая несется галопом, закусив удила… Я уцепился за ее гриву, живую гриву неистовых и яростных криков. Браво, Скарпетта!.. Я слышу, как ты ругаешься, карамболируя красными шарами своих шрапнелей этот огромный шар человечества, возвращающийся к приступу на песчаном ковре.

Великолепное урчание, трепетанье белья, бьющего, как пенистый прибой…

Наверх всплывает зеленый флаг. Кто им машет? Это один из наших!.. Эй, нет ли ядра, чтобы согнать с места этого черного кавалериста, который тащит на веревке за ноги труп, как кровавую борону?..

Ведь это труп кого-то важного, капитана или скорее генерала-аншефа; они завоевали его тремя приступами, ценою своего флага!

О, генерал-аншеф турецкой армии! Я вижу, как твой план кампании рассыпается вместе с твоим мозгом при сильных толчках песчаных кочек!

Выгнав из деревень Тархуна, Мисрата и Таджюра шестнадцать тысяч арабов, ты прошел по дороге Азизии, чтобы выстроить их эшелонами за две тысячи метров от наших ружей, перед траншеями Джамиль-бея и Сиди-Мессри.

Потом ты бросил тысячу человек в Менсию, против полка берсальеров, более грозных, чем когда-либо, стоящих наготове, еще пылающих, так как они только что вышли, как лава, из засады Шара-Шат, этого вулкана. В то же время ты толкал ногами, ложью и кнутом пятьсот голодных арабов в самую низкую и наименее защищенную траншею, около виллы Джамиль-бея.

Триполийские арабы, уведомленные ночью при помощи сигнальных больших фонарей, атаковали в тыл роту капитана Омбера, который, застигнутый двумя волнами, потух, как маяк, обагрив своими кровавыми доблестями последний мрак ночи.

Конечно, ты думал, что раз будет пробита брешь и завоевана вилла, тебе станет легко бросить, как стремительный поток, всю твою армию по дороге к кавалерийским казармам, которые не больше, чем в двух километрах по прямой линии от сердца Триполи.

Вот почему полчища твоих кавалеристов ждали в тысяче метрах от траншей… Но ты слишком полагался на эту ватагу голодных арабов, из которых самые отчаянные, забыв твой план, приняли ямы наших траншей за лавки, торгующие свининой, и там наши штыки проткнули им животы, и они остались навеки со ртами, набитыми сыром, украденным из ранцев наших солдат.