Константин Кеворкян - Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

Фюрер сделал необходимые выводы. Перед пропагандистскими службами Третьего рейха возникла безотлагательная задача активизировать психологическую подготовку народа к грядущей войне. Чему, соб­ственно, и были посвящены последовательно проведенные Министерством пропаганды антиеврейская и антипольская «информационные» кампании 1938—1939 годов. И, тем не менее, патриотический подъем в полной мере организовать не удалось. Народ шел на войну с тяжелым сердцем, если не считать энтузиазм национал-социалистической молодежи. И пусть Гитлер накануне нападения на Польшу бахвалился: «Я найду пропагандистские причины для начала войны, пусть вас не волнует, правдоподобны они будут или нет. Победителя не будут потом спрашивать, правду он говорил или нет» (5). Но мы должны понимать, благо у нас есть собственный советский опыт, что пропагандистские картинки ликования — это одно, а реальная жизнь — другое.

«Как часто слышал я шлепанье картами по столу и громкие разговоры о кино, о мясных и табачных пайках под пространные речи фюрера или одного из его паладинов. На следующий день в газетах значилось: весь народ жадно ловил каждое их слово. Рабочие и подавно не были настроены в нацистском духе, а уж к зиме 1943/44 года этот дух выветрился совершенно. Можно было опасаться старосты и двух-трех женщин, которых подозревали в доносительстве, и когда кто-нибудь из них появлялся на горизонте, люди предостерегали друг друга толчком или взглядом», — но далее Виктор Клемперер делает важный, хотя и вроде бы противоречащий вышесказанному вывод: «Никто не был нацистом, но отравлены были все» (6).

Да, суть пропаганды состоит в том, чтобы заразить общество в целом. Если человек вроде бы и не бьется в истерике на каком-нибудь митинге, все равно общий настрой окружающих, целенаправленная постоянная обработка дадут о себе знать, даже если он и сохраняет на первых порах остатки здравомыслия.

Когда 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война, в отличие от того, что было двадцать пять лет назад, ни один полк не уходил на войну украшенный цветами. Улицы оставались пустынны и стихийных патриотических манифестаций не происходило: «Я стоял напротив рейхс­канцелярии, когда по громкоговорителю вдруг объявили, что Англия объявила Германии войну. На улице находилось человек двести пятьдесят. Они молча и внимательно слушали. Когда диктор кончил читать, никто не проронил ни звука. Люди стояли ошеломленные» (7). Более того, уже со следующей недели начались разрозненные акции протеста, правда, не особенно многолюдные, и их мгновенно подавили войска СС.

Учитывая настроения населения, Геббельс не собирался без крайней необходимости пробуждать энтузиазм масс. Министерство пропаганды не приукрашивало сообщения генштаба, излагаемые простым и по-военному лаконичным языком. Предполагалось, что немецкий народ должен думать следующим образом: нам подают факты и ничего, кроме фактов, они говорят сами за себя, следовательно, все обстоит именно так, как нам сообщают, фактам можно доверять. Сегодня к аналогичному пропагандистскому приему активно прибегают ведущие телевизионных новостей.

Но чем сдержанней и напряженней была первоначальная реакция пропагандистской машины Третьего рейха и ее многомиллионной ауди­тории на новые условия жизни в государстве, тем радостней — по контрасту — стала радость скорой победы над Польшей. После падения Варшавы Гитлер приказал семь дней между 12.00 и 13.00 часами звонить в колокола по всей стране.

«Поддержание в народе хорошего настроения» германское правительство постаралось обеспечить посредством специального «циркуляра фюрера», в котором всем театрам, варьете, кино, циркам, спортивным клубам и кружкам предписывалось продолжать свою работу, невзирая на войну. Любопытно, что при посещении театра выдавался вкладыш в программку с инструкцией, как действовать в случае воздушной тревоги: «Поскольку в здании Оперы нет бомбоубежища, на карте было показано, как добраться до моего бомбоубежища, которое значилось под номером один. Тревога будет объявлена со сцены. После этого необходимо соблюдать спокойствие, взять свою шляпу и пальто в гардеробе. И следовать в бомбоубежище. Когда она закончится, я должен вернуться в Оперу, сдать пальто и шляпу, и опера будет продолжена с того места, где спектакль прервался» (8). Чем же была продиктована такая забота о зрелищах? Ну конечно же, вопросами хлеба! Гитлер совершенно ясно осознавал стоящую проблему: «Я должен предоставить рабочему, зарабатывающему деньги, возможность тратить их, если он ничего не может на них купить» (9).

И это диктовалось жизненной необходимостью — сразу после начала боевых действий правительство предприняло целый ряд мер по регулированию внутреннего рынка и ограничению внутреннего потребления. Так, 4 сентября 1939 года, то есть через четыре дня после начала войны, был обнародован закон об увеличении подоходного налога на пятьдесят процентов, а также о значительном увеличении акцизов на табак и пиво. Кроме того, вышел декрет о замораживании цен и заработной платы. Впрочем, когда обнаружилось, что декрет от 4 сентября, фактически уменьшавший заработную плату и надбавки за ночную и сверхурочную работу, вызвал серьезное недовольство в обществе, его отменили. Боязнь вызвать недовольство народных масс заставляла германское правительство тратить на производство товаров народного потребления и выплату пособий участникам войны гораздо больше, чем тратили правительства демократических стран. В конце концов, руководитель «Трудового фронта» Роберт Лей заявил, что впервые в истории «война ведется за интересы рабочих» («Фёлькишер беобахтер», 2.02.1940). Забота о комфорте воюющей нации дошла до того, что, согласно изданному в январе 1941 года секретному приказу партийной канцелярии, для создания санаториев и домов отдыха гауляйтеры получили право реквизировать всю монастырскую недвижимость. Жертвами этой акции за полгода стали 120 монастырей.

Щадящий режим власти установили и в вопросе привлечения в военную экономику немецких женщин. За первые четыре года войны, когда в военном производстве Великобритании было занято 2,25 миллиона женщин, в Германии в аналогичную деятельность вовлекли всего лишь 182 тысячи работниц. Число дам, служивших домашней прислугой, — 1,5 миллиона, оставалось неизменным на протяжении всей войны. Но нужно учитывать, что по мере захвата новых территорий, в рейх согнали миллионы рабынь из оккупированных стран. «Много русских женщин и девушек работает на фабрике «Астра Веерке». Их заставляют работать по 14 и более часов в день. Зарплаты они, конечно, никакой не получают. На работу и с работы ходят под конвоем. Моя соседка на днях приобрела домработницу. Она внесла деньги, и ей предоставили возможность выбирать по вкусу любую из только что пригнанных сюда женщин из России» (10). Об использовании рабского труда мы еще поговорим, а пока вернемся к хлебу насущному.