Константин Кеворкян - Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

Так, в древнекитайском «Трактате о военном искусстве» Сунь Цзы указывалось на важность психологической обработки противника и укрепления боевого духа собственных солдат. От пламенных речей Фемистокла в защиту родной Эллады до «боговдохновенных» призывов отбить у сарацинов Святую землю, которые послужили началом Крестовых походов, — все это яркие примеры действенного пропагандистского воздействия на массы. Но рождение пропаганды в современном смысле этого слова можно отнести лишь к эпохе Реформации, точнее, предшест­вовавшей ей технологической революции в области распространения информации — изобретение печатного станка.

«Через полстолетия после своего появления книгопечатание становится все более важным орудием информационно-психологических войн. К 1500 году имелось более 1100 типографий в более чем 200 городах, было издано 36 тысяч книг различных названий общим тиражом в 12 миллионов экземпляров. К началу Реформации в 1517 году в Германии было издано 37 новых сочинений, в 1523 уже 498» (6).

Острая политическая и идеологическая борьба той эпохи диктовала небывалый спрос на соответствующую литературу и изобразительный ряд (те же гравюры часто имели пропагандистский характер и выпускались весьма крупными тиражами). В общем, начало Реформации — тот знаменитый день, когда Лютер прибил свои тезисы к дверям Виттенбергской церкви — можно объявить днем рождения пропаганды, если бы не одно «но». Никакого хрестоматийного прибивания тезисов и прочих эффектных жестов не было — это всего лишь легенда, запущенная протестантскими реформаторами в тех же пропагандистских целях. На самом деле, как свидетельствует ученик Лютера Агрикола: «В 1517 году Лютер предложил к обсуждению по старинному университетскому обычаю в городе Виттенберге на Эльбе несколько тезисов, но сделал это очень скромно, не желая кого-либо обвинить или очернить» (7). Хотя сам факт появления этой пафосной легенды все-таки свидетельствует в пользу опре­деленного дня рождения пропаганды.

Но как бы то ни было, в целях борьбы с новой ересью в период ­Тридцатилетней войны в Риме решили создать пропагандистский центр папства. Он возник 6 января 1622 года и назывался «Конгрегация распространения веры» (Congregatia propaganda de fide). С этого начинает жизнь и сам термин пропаганда, от латинского propaganda (распространять). Так что, если вас спросят — можете блеснуть эрудицией. То есть по сути — пропаганда является средством сообщения «истины» невежественным людям. В протестантских странах, как результат яростного противостояния и неприятия всего, идущего из папского Рима, само слово «пропаганда» приобрело отрицательное значение, но у католиков оно имеет дополнительный положительный оттенок (сходный с «образованием» или «проповедованием»).

Результаты кровавой Тридцатилетней войны (когда погибло 3/4 населения Чехии и 2/3 населения Германии) оказались определяющими для судеб Европы на многие столетия. Во-первых, Вестфальским миром была закреплена политическая раздробленность Германии, что существенно задержало ее становление как национального государства и обусловило перманентную борьбу за объединение ее земель вплоть до падения Берлинской стены.

Во-вторых, «на основе срединного географического положения у немецкого народа рано развились комплексы окруженности и необходимости обороны. Самым значительным наследием войны было травмирующее чувство незащищенности и глубоко запрятанный страх перед хаосом любого рода. В этом незабываемом историческом опыте берут свое начало такие необыкновенно содержательные для немецкого сознания категории, как порядок, дисциплина и строгая самодисциплина, поклонение государству как сдерживателю зла» (8). Чем-то этот мрачный опыт согласуется с теми выводами, которые сделал русский народ после эпохи Смутного времени.

И, наконец, в-третьих, произошли важнейшие идеологические изменения — появился такой важнейший фактор, как протестантская этика. «Вся метафизика, вся идеологическая подоснова Запада связана с кальвинистской идеей о предопределенности — Христос пошел на крест не за всех, а только за избранных. На этой идее строились потом все социальные и расовые доктрины» (9). Психолог Э. Фромм указывал: «Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом. Он нашел прибежище в новом идолопоклонстве крови и почве, к самым очевидным формам которого относятся национализм и расизм» (10).

Осознание себя как единственных носителей истины до сих пор является определяющим для многих миллионов представителей западной цивилизации, и этот тезис до сих пор служит ареной ожесточенной политической и пропагандистской войны. А. Тойнби писал: «Расовое чув­ство, которое на Западе исходило в основном от западных переселенцев за границей, имеет также религиозные основания в тех слоях, которые придерживаются протестантских вероучений. Это было большим несчастьем для человечества, ибо протестантский темперамент, установки и поведение относительно других рас, как и во многих других жизненных вопросах, в основном вдохновляются Ветхим Заветом; а вопросы о расе изречения древнего сирийского пророка весьма прозрачны и крайне дики» (11). Уже в ХVI столетии между католическими и протестантскими церковными деятелями случился крайне любопытный теологический спор об американских индейцах. Католики установили, что «у индейцев есть душа» и они полноценные люди. Протестанты же считали, что индейцы — низший вид, т. к. они неспособны освоить ценности рационального мышления, и, соответственно, на них не распространялись права человека (12).

«Колонизация и необходимый для ее оправдания расизм (которого не существовало в средневековой Европе) заставили отойти от христианского представления о человеке. Пришлось позаимствовать идею «избранного народа», а затем дойти до расовой теории Гобино» (13). Впрочем, о графе де Гобино мы еще поговорим.

Войнами той эпохи рожден также используемый до сих пор такой тезис пропаганды, как обвинения другой стороны в претензиях на мировое господство (в ходе упомянутой Тридцатилетней войны — габсбургский и антигабсбургский блоки). Ну, и различные зверства, которые использует враждебная сторона для подавления инакомыслия, — тот же мрачный миф об испанской инквизиции, которым искусно пользовались протестантские пропагандисты, дабы подорвать идеологическое влияние католической церкви. Хотя историки знают — именно в католических странах по решению инквизиции «охота на ведьм» прекратилась на целое столетие раньше, чем в тех частях Европы, где победила Реформация. Однако в нашей памяти до сих пор сидят картинки из школьных учебников: злобные испанские инквизиторы и их несчастные младые жертвы.

Читать дальше