Валентин Сахаров - Политическое завещание Ленина: реальность истории и мифы политики.

В этом отношении показательна конференция историков и писателей (27—28 апреля 1988 г.), посвященная задачам перестройки исторической науки, исторического образования и просвещения. Многие ее участники, перечеркивая собственную научную работу, обесценивая свои труды, говорили о непрофессионализме отечественных историков, в пример ставили иностранных коллег, методы работы и труды которых охотно принимались в качестве образцов, часто — без должных на то оснований. Значительная масса советских историков проявила себя просто-напросто как политические наемники от науки. В начале от имени революции и во имя социализма они профессионально топтали царизм и капитализм, потом стали топтать революцию и социализм. То именем Ленина и Сталина они побивали Троцкого, Бухарина и др., то во имя честного имени этих последних громили Сталина, а потом и Ленина. Впрочем, себя они легко оправдывали «последствиями» «культа личности Сталина», условиями тоталитаризма.

Эволюция взглядов и даже радикальный пересмотр оценок — норма. Норма, если она происходит по мере накопления нового материала, выработки новых концепций, появления новых методов и т.д. Но в данном случае ничего этого не было. Расширение доступа к новым архивным материалам было еще впереди, а их изучение и осмысление — дело еще более отдаленного будущего. Например, один из «прорабов» — В.И. Касьяненко признавал: «У историков еще мало документов, новых концепций, идей и оценок периодов и событий, чтобы правдиво и в полном объеме показать состояние общества и партии»[27]. С этим надо согласиться. Но приговор-то уже вынесен! В выступлениях многих историков звучала та же странная мысль: новые исследования истории социалистической революции еще впереди, но истину мы уже знаем[28]. Статьи и книги, вышедшие в конце 80-х — начале 90-х годов, свидетельствуют, что использованные в них архивные документы практически не оказали на развитие концепций никакого влияния. Они привлекались, как правило, для подкрепления и иллюстрации старых схем троцкистской и антикоммунистической историографии.

Таким образом, смена историографических концепций произошла ДО того, как для историков были открыты архивы и они успели ознакомиться с новым массивом документов, изучить и осмыслить полученную информацию. Достаточным основанием для этого поворота почиталась идеология «перестройки». Например, П.Н. Федосеев, вице-президент АН СССР и член ЦК КПСС утверждал, что «ценнейшим приобретением теории и практики последних лет является новое, подлинно диалектическое мышление, составляющее революционный метод и душу перестройки»[29]. С этим комплиментом невозможно согласиться. О методологической и теоретической ценности идей «перестройки» говорить не приходится хотя бы потому, что главный «прораб» ее — М.С. Горбачев, — несмотря на все усилия, так и не смог объяснить сущность своего политического детища, более того, окончательно запутал вопрос: то объявлялось, что перестройка — процесс революционный по сути своей, то она объявлялась революцией, затем революцией в революции. Наконец, было сообщено, что перестройка революционизируется.

Чтобы ускорить восприятие историками предложенных им «новых» идеологических и исторических концепций, в ход был пущен лозунг: «Историки, не отставайте от литераторов!». За последними признавались право и способность вести за собой историческую науку. Второй раз за тридцать лет наши ученые-историки согласились с этой участью[30].

Между тем в среде деятелей литературы их способность вести за собой историческую науку подвергалась большому сомнению. Так, член-корреспондент АН СССР П.А. Николаев на конференции историков и писателей от имени литераторов откровенно заявил: «Мы не располагаем должным знанием истории нашего общества... по причинам, так сказать, цеховым: у нас есть трудности, связанные с различиями научного и художественного мышления... мы не всегда осознаем... специфику научного мышления... » Деятелям литературы «не хватает понимания сложности... категории "историзм"» (курсив наш. — В.С.)[31].

В этих условиях формировалась новая историографическая версия ленинского «Завещания». Она, как видно, была вызвана к жизни не прогрессом науки, а заказом политических сил, начавших разрушение социализма под видом его «перестройки». Результат ее победы свелся главным образом к усвоению информации, содержащейся в воспоминаниях Л.Д. Троцкого, и, следовательно, ее научное значение было ничтожно. Однако историографический смысл этой эволюции был велик. Он состоял в открытом заявлении профессиональных историков о смене своих идейно-политических позиций в соответствии с меняющейся политической конъюнктурой[32].

«Классиком» этой «перестройки» стал Д.А. Волкогонов, книга которого «Триумф и трагедия: политический портрет И.В. Сталина», написанная еще до 1985 г., была высоко оценена[33]. Поднятые в ней проблемы получили дальнейшую разработку в историческом триптихе «Вожди». Заметным событием стала статья В.И. Старцева «Политические руководители Советского государства в 1922 — начале 1923 года», в которой он выходил на проблематику ленинского «Завещания» от анализа вопроса о «стабильности политического руководства страны» и воспроизводил традиционную для «хрущевской» историографии версию «Письма к съезду» со значительными включениями положений, заимствованных у троцкистской историографической школы[34]. Понимая ограниченность источниковой базы своего исследования, Старцев все-таки соблазнился делать очень далеко идущие, поспешные, необоснованные и политически конъюнктурные выводы по многим важным вопросам. Брошюра Е.Г. Плимака «Политическое завещание В.И. Ленина»[35] — единственная крупная работа, специально посвященная нашей теме. В концептуальном отношении она является типичным продуктом поздней «горбачевской» историографии, когда антисталинизм, изначально присутствовавший в смягченном виде в «хрущевской» историографии, раскрылся в полной мере, сделав решительный шаг навстречу троцкистской концепции. Влияние троцкистской историографии просматривается не только в использованном материале и оценках, но и в подходе к проблеме: примерно три четверти ее текста посвящены критике Сталина, которая ведется в традиционном для Троцкого ракурсе. Тем не менее проблематика отношений Ленина и Сталина не получила серьезной разработки. В брошюре очень ярко проявилась и другая характерная для отечественной историографии этого времени черта — отсутствие интереса к содержательной стороне ленинского плана построения социализма.

Прививка троцкизма советской историографии осуществлялась столь массированно и энергично, что период «мирного сосуществования» «хрущевской» и троцкистской концепций был сжат до предела. По мере успехов «перестройки» позиции «хрущевской» версии быстро ослабли, и вскоре она ушла в небытие, освободив место для троцкистской концепции. Стремительность политической эволюции, вызвавшая калейдоскопическую смену мировоззренческих, методологических, теоретических и исторических концепций, не позволила новообращенным сторонникам ее насладиться успехом. Он оказался для них «пирровой» победой. Повинуясь меняющейся политической конъюнктуре, масса историков, бросив вновь обретенные «истины», продрейфовала дальше, переходя на позиции той или иной разновидности антикоммунистической историографии. В итоге реальный вклад троцкистской концепции в развитие отечественной историографии свелся к расчистке дороги и подготовке почвы для утверждения и развития откровенно антикоммунистической концепции. То же случилось и с «горбачевской» историографической версией, которая, полностью исчерпав свой политический потенциал и не оставив ничего ценного в научном отношении, сошла со сцены. «Мавр сделал свое дело» и обрек себя на умирание.