Валентин Сахаров - Политическое завещание Ленина: реальность истории и мифы политики.

Уже после того, как Зиновьев отправил 29 июля письмо Сталину, о котором шла речь выше, он получил от него два письма, написанные 25 и 27 июля 1923 г.***********, в которых Сталин сообщал о последних решениях Политбюро, а также объяснял причины принятия решения об изменении редколлегии газеты «Правда», по германскому вопросу и по другим волновавшим Зиновьева вопросам[1512]. На эти письма Сталина Зиновьев ответил ему на следующий день, 31 июля, обозначив почти по всем вопросам, по которым Политбюро приняло решения, особое мнение, выразил, где прямо, где косвенно, свое неудовлетворение и высказал пожелание: «В оч[ень] ответственных делах хорошо бы, если дело терпит, советоваться». В общем письмо выдержано в спокойно-дружественных тонах. Напряженность и серьезность положения ощущается в приписке к письму, в которой проявляется политическая суть его: «Вашего мнения по поводу разговора Серго жду с нетерпением. Не примите и не истолкуйте это в дурную сторону. Обдумайте спокойно»[1513].

О том, что происходило в Москве, известно из писем Орджоникидзе и Сталина. Орджоникидзе 3 августа 1923 г. писал Ворошилову, что Сталин расценил предложение Зиновьева и Бухарина как «назначение политкомов, и, конечно, соответственно реагирует». Каменев «считает, что 3[иновьев] и Б[ухарин] преувеличивают»[1514]************. Сталин рассказал о плане Зиновьева — Бухарина Рудзутаку и Куйбышеву — «они решительно отвергают и хохочут»[1515]. О реакции Сталина можно также судить по его рассказу на XIV партсъезде: «В 1923 г., после XII съезда, люди, собравшиеся в "пещере", выработали платформу об уничтожении Политбюро и политизировании Секретариата, т.е. о превращении Секретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина. Каков смысл этой платформы? Что это значит? Это значит руководить партией без Рыкова, без Калинина, без Томского, без Молотова, без Бухарина. Из этой платформы ничего не вышло не только потому, что она была в то время беспринципной, но и потому, что без указанных мной товарищей руководить партией невозможно. На вопрос, заданный мне в письменной форме из недр Кисловодска, я ответил отрицательно, заявив, что, если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой, и без требований гарантий прав меньшинства»[1516].

3 августа Сталин написал Зиновьеву и Бухарину о получении их письма, отправленного 29 июля, и о разговоре с Орджоникидзе. Копию своего письма Сталин направил Ворошилову, видимо пытаясь таким образом сообщить ему правду об этой интриге. «Не пойму, — писал Сталин, — что именно я должен сделать, чтобы вы не ругались и в чем, собственно, тут дело». Это слова. Само же письмо Сталина свидетельствует о том, что он понял истинную подоплеку их предложений и ведущуюся Зиновьевым и Бухариным двойную игру: «Не думаю, чтобы интересы дела требовали маскировку. Было бы лучше, если бы прислали записочку, ясную, точную. А еще лучше, если переговорим при первой возможности. Все это, конечно, в том случае, если вы считаете в дальнейшем возможной дружную работу (ибо из беседы с Серго я стал понимать, что вы, видимо, не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное). Если же не считаете ее возможной, — действуйте, как хотите, — должно быть, найдутся в России люди, которые оценят все это и осудят виновных». К письму Сталин сделал приписку, которая дает представление о его общей оценке затеянной Зиновьевым и Бухариным борьбы: «Счастливые вы люди: имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы, обсуждать их и пр., а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая, причем я же оказываюсь "виноватым". Так можно извести хоть кого. С жиру беситесь вы, друзья мои»[1517].

Все потуги Зиновьева замаскировать свои намерения и тактику пошли насмарку. Сталин понял затеянную ими игру и принял вызов*************. Судя по всему, именно так расценили сталинский ответ Зиновьев с Бухариным и попытались успокоить его. 6 августа они направили Сталину письмо, выдержанное в примирительно-успокоительном тоне: «Получили В[аше] письмо (от 3 августа. — B.C.) после разговора с Серго. При свидании переговорим и, разумеется, найдем удовлетворительное решение. Разговоры о "разрыве" — это ж, конечно, от В[ашей] усталости. Об этом не может быть и речи»[1518]. Это письмо — проявление политического двурушничества и интриги. Трудно понять, на что рассчитывали они, пытаясь на такой «мякине» провести Сталина.

На письмо Зиновьева от 31 июля 1923 г. Сталин ответил письмом, содержащим развернутую и жесткую отповедь «по пунктам обвинения». Он информировал Зиновьева, что его предложения он истолковал именно «в другую сторону»14*. Иначе говоря, Сталин дал понять, что прекрасно понял смысл их предложений. В письмах Зиновьева и Бухарина он усмотрел критику его работы как генсека. До этого времени никто, в том числе и Троцкий, не подвергал его критике за работу именно на этой должности. Не было такой критики и на XII съезде партии. Первопроходцами здесь выступили именно Зиновьев и Бухарин, они же первые более или менее определенно аргументировали свою критику. Троцкий и его сторонники лишь позднее, в ходе осенней (1923 г.), дискуссии начали критиковать Сталина как проводника «секретарской политики» и покровителя партийной бюрократии. В данном случае Троцкий шел вослед Зиновьеву и Бухарину.

На претензии к его деятельности как генерального секретаря Сталин в письме от 7 августа дал короткие пояснения относительно обстоятельств принятия Политбюро решений по проливам, Германии и другим вопросам, а также отповедь по поводу замечаний, направленных лично против него. Сталин утверждал, что все решения санкционируются «той или иной инициативой ЦК» и он готов документально подтвердить это. «Не правы вы, говоря, что секретарь единолично решает вопросы». Повестка дня Политбюро составляется «на основании всех поступивших вопросов на заседании Секретариата (Сталин, Молотов, Рудзутак.—B.C.) плюс Каменев (председательствовавший в П.Б.)15*, плюс Куйбышев (пред. ЦКК)». И продолжал: «Можно только приветствовать, если все члены группы (т.е. "тройки": Сталин, Каменев, Зиновьев. — B.C.) или Пол. Б. захотят присутствовать при его составлении. Ни один вопрос не может быть "положен под сукно" не только потому, что на это есть инструкция, но и потому, что указанные лица представляют достаточную против этого гарантию»[1519].

Самое же главное, Сталин еще раз дал понять, что он не обманывается относительно истинных намерений Бухарина и Зиновьева и возражает по сути предложенного варианта реорганизации ЦК партии, что он готов покинуть пост генерального секретаря, но боя не боится и готов вести борьбу на почве принципиальной позиции за тот политический курс, который считает верным. «Одно из двух: либо дело идет : о смене секретаря теперь же, либо хотят поставить над секретарем специального политкома. Вместо ясной постановки вопроса, вы оба ходите вокруг да около вопроса, стараясь обходным путем добиться цели и рассчитывая, видимо, на глупость людей. Для чего понадобились эти обходные пути, если действительно существует группа и если есть минимальная доза доверия? Для чего понадобились ссылки на неизвестное мне письмо Ильича о секретаре, — разве не имеется доказательств тому, что я не дорожу местом и, поэтому, не боюсь писем (выделено нами. — B.C.)? Как назвать группу, члены которой стараются запугать друг друга (чтобы не сказать больше)? Я за смену секретаря, но против того, чтобы был учинен институт политкомов (политкомов и так не мало: Оргбюро, Политбюро, Пленум)»[1520].