Александр Нечволодов - Император Николай II и евреи

3/16 марта в первом часу ночи меня разбудил офицер моего штаба лейтенант Ширко с сообщением: «Ваше превосходительство, телефонограмма! Новое министерство, ответственное министерство! Во главе его некий князь Львов. Военное министерство доверено Гучкову, министерство юстиции доверено, страшно сказать, Керенскому!». В его голосе слышался неподдельный ужас.

Действительно, это была ошеломляющая новость. При этом в телефонограмме не было ничего, кроме перечня министров и информации, что манифест Императора Николая II будет распространен позднее. Весь день мы провели в догадках. Слова в телефонограмме «Император Николай II» вместо священной формулы «Его Величество Император» произвели на нас тяжелое впечатление, но ни мои подчиненные, ни я не подозревали правды.

В тот же вечер я получил приказ по телефону явиться ночью в штаб армейского корпуса, расположенный в местечке Тысменица (на расстоянии 8 км).

Там помимо генерала от кавалерии Н. Н. Казнакова, командовавшего нашим армейским корпусом, я нашел генералов Симона и Щедрина, командующих 117-й и 164-й пехотными дивизиями.

Командующий корпусом, заметно волнуясь, объявил нам, что он ожидает прибытия офицера штаба 7-й армии с важными документами и что после этого он поставит нас в известность о происходящих событиях. Действительно, через несколько минут прибыл указанный офицер с объемистой папкой. Ознакомившись с документами, содержащимися в ней, генерал Казнаков объявил, что, по сообщению командующего 7-й армией генерала Щербачева, в Петрограде произошло восстание, к которому присоединилась Дума; Дума взяла власть в свои руки и предложила Императору отречься в пользу наследника; это предложение было поддержано генерал-адъютантом Алексеевым, начальником штаба Его Величества, а также всеми командующими фронтов; Император согласился отречься, но в пользу своего брата; Великий князь Михаил Александрович также отказался от трона до решения Учредительного собрания; в результате управление приняло на себя Временное правительство, состав которого нам был сообщен в телефонограмме от 3 марта.

Затем генерал Казнаков ознакомил нас с документами, которые он только что получил из штаба 7-й армии. Среди них был ряд приказов по 7-й армии, манифесты Императора и Великого князя Михаила Александровича, а также приказы главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерал-адъютанта Брусилова, наконец, – воззвание войскам от генерал-адъютанта Щербачева.

Нам также были присланы другие документы, которые необходимо было вернуть в штаб после ознакомления, телеграммы, которыми обменивались штаб генерал-адъютанта Алексеева, с одной стороны, председатель Думы Родзянко и командующие фронтами – с другой. Генерал Алексеев доказывал последним, что необходимо во имя счастья России и победы умолить Императора отказаться от трона в пользу наследника. Наконец, нам передали также копию телеграммы от генерал-адъютанта Брусилова министру Двора, в которой он просил отречения Императора. Если мне не изменяет память, телеграмма начиналась словами: «Вы знаете, как я люблю Императора».

Страшная новость, которую нам сообщил Казнаков, произвела на меня такое впечатление, что после ознакомления с документами, присланными из штаба нашей армии, я снял шпагу и сказал командующему корпусом: «Императора заставили отречься, он окружен предателями. Я не могу подчиниться новому порядку вещей. Арестуйте меня!».

Н. Н. Казнаков принял мою шпагу, положил ее на стол и ответил: «Действуйте, как считаете нужным. Безусловно, я не хочу оказывать на вас давление, но подумайте. Вы знаете, как сильно я люблю Императора. Когда несколько часов назад командующий армией сообщил эту ужасную новость, я испытал те же чувства, что и вы в настоящую минуту. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что исправить это несчастье не в наших силах. Подумайте: если вы покинете вашу дивизию в такой момент, это разрушительным образом подействует на войска. Вы знаете, что очень скоро мы должны начать общее наступление. Мне кажется, что, если вы останетесь на посту, вы окажете большую услугу Родине, а может быть, и Императору, чем в случае, если оставите вашу дивизию».

Я всегда уважал рыцарский характер генерала Казнакова и должен был признать, что в его словах была горькая, но истинная правда: слишком поздно пытаться изменить ход событий. С другой стороны, было совершенно ясно, что если в такой критический момент я покину дивизию, которой я командовал более полутора лет и с которой меня связывали столько боев, это приведет к плачевным результатам. Тем не менее, всеми моими мыслями я был с моим Государем. Я хотел бы помочь ему, вручить свою жизнь и, упав к его ногам, сказать, что у него есть преданные слуги, которые по одному его слову поведут его доблестные полки против любого врага. Но в эту минуту мог ли я на самом деле предпринять хоть что-то? Мне не было известно, где находится Император, есть ли еще возможность соединиться с ним.

После нескольких минут размышлений я сказал Н. Н. Казнакову: «Хорошо, я пока останусь во главе моей дивизии, и я беру на себя обязанность объявить войскам о произошедшем перевороте. Но я прошу вас пообещать, что не будете меня удерживать, когда я посчитаю нужным уехать и что поможете мне найти способ присоединиться к моему Государю».

Казнаков мне это обещал. Тогда я отправился в штаб моей дивизии, сперва приказав по телефону ближе к пяти утра собрать у меня в Станиславе всех командующих подразделениями.

Подполковник штаба Николай Захарович Неймирок ожидал меня с нетерпением. Этот талантливый, скромный, чрезвычайно храбрый офицер, уже трижды раненный, был моим начальником штаба. Для меня он был ценным и незабываемым адъютантом [2] В 1920 г. полковник Н. З. Неймирок командовал пехотной дивизией в армии генерала Врангеля. Во время боя с большевиками он оказался на передовой, был окружен и жестоко убит. У него остались вдова и двое маленьких детей. .

Я рассказал ему о последних событиях. В его глазах блестели слезы, и он прерывал мой рассказ словами: «Ваше превосходительство, что вы говорите? О, Боже!»

Затем мы прочитали манифесты и приказы. Чтение манифеста Императора взволновало нас до глубины души своим трогательным и возвышенным тоном. Зная Императора, я объявил, что этот манифест мог быть написан только Им. Мое объявление в дальнейшем нашло свое подтверждение.

Напротив, приказы высшего командования, сопровождавшие манифесты, меня разочаровали: ни один из генерал-адъютантов, подписавших их, не посчитал нужным вставить хотя бы одно слово о том, чей вензель они продолжали носить на своих эполетах. От этих документов создавалось впечатление, что подписавшие их легко приспособились к новому порядку и стремились выстроить правильную линию поведения.