Михаил Серяков - Великий закон славян

Тонет, естественно, жребий Садко, который после этого предлагает дружинникам сделать себе жребии из золота, а свой делает из дуба – еще одна черта, характерная для бога-громовержца. Второе, а также третье метание жребия дают все тот же результат: Морской царь однозначно указывает на Садко. Он пишет завещание, после чего

Нет никакого сомнения, что эту красочную зарисовку составитель былины сделал прямо с натуры, описывая языческий обряд жертвоприношения на море, свидетелем которого он был. Получив желанную жертву, бог моря прекратил бурю, освобожденные корабли поплыли дальше, а оставшийся в море Садко от страха заснул на дубовой доске – в былине трижды подчеркивается, что она была именно дубовая, и эта характерная деталь в очередной раз указывает, какому богу предназначалась эта жертва. Сон Садко служит как бы переходной ступенью для его перемещения в потусторонний мир. Проснувшись, он обнаруживает себя на дне Океан-моря в белокаменных палатах морского царя. В одном из вариантов былины есть чрезвычайно важное место, где, упрекая Садко за то, что он по морю плавал, а дани не платил, Морской царь говорит:

Если потопление или поглощение человека было для Морского царя вполне естественно, то угроза сжечь Садко огнем является для владыки вод абсолютно противоестественной, но зато совершенно закономерно звучит в устах Перуна как владыки грома и молнии – небесного огня. Следовательно, и эта угроза, необъяснимая с других позиций, является еще одним доказательством тождественности Перуна и былинного морского царя.

Затем он приказывает Садко играть на гуслях и начинает плясать под его игру, в результате чего на море начинается сильная буря, топящая многие корабли. Так в глубине вод гусляр обретает прозрение истинной сути этого явления, что, по всей видимости, в первоначальной версии мифа и являлось главной целью героя. Дальше в былине Садко является Никола Можайский, велящий ему порвать струны на гуслях. Гусляр так и делает, царь перестает плясать, и море успокаивается. После этого царь морской решает женить Садко и предлагает ему на выбор от 30 до 900 (в различных вариантах) своих дочерей, олицетворяющих земные реки. Эта черта опять-таки напоминает семь сестер-рек в окружении Варуны. С помощью святого гусляр делает правильный выбор, ложится спать, а проснувшись, оказывается на земле около Новгорода. Первоначальный конец былины заслонен от нас более поздними христианскими напластованиями. Понятно, что в христианские времена в ней не мог открыто упоминаться Перун, который поэтому был заменен на более нейтрального Морского царя. Впрочем, подобная эволюция была свойственна и его индийскому собрату, который из верховного бога мироздания на поздней стадии развития индуизма также превращается в бога моря по преимуществу. В главе 1 части I книги «„Голубиная книга“ – священное сказание русского народа» был разобран зафиксированный еще «Ригведой» миф о Варуне и его некогда любимом певце и мудреце Васиштхе, на которого бог, разгневавшись, наслал водянку. Очевидно, что ядро мифа о боге и сначала обласканном, а затем наказанном им певце восходит к периоду индоевропейской общности, но получило в Индии и на Руси свое оригинальное развитие. Общность этого достаточно редкого сюжета еще раз доказывает генетическое родство богов Варуны и Перуна, восходящих к единому прообразу.

Совершенно независимо от былины о тождестве языческого громовержца и Морского царя свидетельствует один заговор, содержащий в себе звуковой намек на имя бога: «Морской глубины царь, пронеси ретиво сердце раба (имя рек) от песков сыпучих, от камней горючиих, заведись в нем гнездо оперунное» [52]. Звуковой намек на имя бога, которому посвящен тот или иной священный текст, был не редкостью в индоевропейской традиции и периодически встречается в РВ. Так составитель заговора совершенно недвусмысленно намекнул, что Морским царем является Перун. Если ведийские гимны говорят о поддержке и защите Варуны, но не конкретизируют, в чем она выражалась, то русские заговоры более подробны в отношении защиты Морским царем снискавшего его благосклонность человека: «И пойду я, раб Божий (имя рек), ко святому морю-Акияну, помолюсь и поклонюсь царю морскому. Отворяется морская пучина, выходит царь морской к рабу Божию (имя рек) на помощь и на пособь, на Божию милость точно. И ставит царь морской железныя тыны от земли до неба, от неба до земли: и около меня, раба Божия (имя рек) ставит и тынит железные тыны от земли до неба, от неба до земли; меня, раба Божия (имя рек) в те же тыны тынит; ёй Божий, и подите вы всякие порчи, всякие прикосы… в морскую пучину, под бел камень, под белой остров, а тамо выходу нень» [53]. Таким образом, защита Перуна мыслилась физически, зримо как огромная железная стена, надежно отгораживающая человека от всех напастей со всех сторон.

Тесная связь Перуна с водой, ассоциировавшейся у многих народов с загробным, потусторонним миром или средством переправы туда, логически подводит нас к связи Перуна и с этой областью мироздания, подтверждаемой и другими источниками. Этот аспект Перуна объективно усиливался также тем, что он был громовержцем, мог убить человека молнией, в его власти было не дать дождя и обречь земледельца на голодную смерть, как бог войны он мог послать поражение и смерть в битве, как морской царь мог утопить человека, и, наконец, он был связан с человеческими жертвоприношениями. Связь воды с загробным миром на Руси следует из различных примеров отечественной традиции. На Русском Севере был распространен обычай «караулить душу»: когда кто-нибудь умирал, рядом с ним ставили чашку с водой, за которой смотрел кто-нибудь из родственников для определения точного момента смерти – считалось, что, когда душа выйдет из тела, вода в сосуде заколышется. Связь душ умерших с водой прослеживается и в ритуальном запрете у русских: «плевать и мочиться в воду – все равно, что матери в глаза», фиксирующемся также и на Волыни: «не можно мочиться у воду, бо батьковi очи засс…». Связь эта, как показывают данные сравнительного языкознания восходит к эпохе индоевропейской общности: и.-е. vel/ver – «вода», но хет. uellu – «загробный мир»; др.-инд. паг – «вода», но др.-инд. naraka – «загробный мир»; и.-е. sei – «лить(ся)», но ирл. sid – «рай»; алб. det – «море», но англ. death – «смерть»; лат. таге – «море», но лат. mors – «смерть»; др.-англ. wael – «река, море», но лит. veliones – «мертвец» и т. д. Следующей после морского царя и завершающей стадией трансформации Перуна в христианский период стал образ водяного. Прежний громовержец даже в сниженном образе низшей демонологии сохранил свой опасный для человека характер. На Руси считалось, что, утопив человека, водяной отрешает душу от тела и берет ее себе на службу, а тело бросает, и оно потом всплывает на поверхности воды. Перун был связан с темной половиной суток, и поэтому широко распространено было поверье, что нельзя купаться после захода солнца, ибо на ночь приходилось усиление деятельности водяного. Наравне с ночью и вся неделя, на которую приходился праздник Ильи-пророка, считалась особо опасной для купания, поскольку именно в это время водяной ищет себе жертвы. Как видим, память о периодических жертвоприношениях Перуну после уничтожения этого обычая перешла в народном сознании на водяного.