Михаил Серяков - Великий закон славян

Соответственно, становится понятно, почему этимологически родственное pumе слово rata стало обозначать в Индии понятие «обета» (см., например, РВ I.51.9). Очевидно, что и в Древней Руси понятие вселенского закона было постепенно перенесено на клятву либо присягу этим наивысшим принципом мироздания.

Летопись сохранила для нас ценнейшие древние представления русов о силе роты, о том, как она мстит преступившим ее людям. В 1103 году русские князья по инициативе Владимира Мономаха предпринимают совместный поход в степь, причем объединенные силы собираются у острова Хортица – там, где, по свидетельству Константина Багрянородного, в языческие времена находилось место поклонения Перуну. Поход был исключительно удачен: половцы были разгромлены, причем в битве погибло двадцать их ханов, а русские захватили огромную добычу и множество пленных. Среди последних был и хан Белдюзь, предложивший за себя русским князьям богатый выкуп. Для решения его судьбы Святополк направил пленного к Владимиру. «И пришедшю ему, нача впрашати его Володимеръ: то вѣдѣ яла вы рота. Многажды бо ходивше ротѣ, воевасте Русскую землю. То чему ты на казаше сыновъ своихъ и роду своего не преступати роты, но проливашет кровь хрестьяньску? Да се буди кровь твоя на главѣ твоей. И повелѣ убити и, и тако расѣкоша и на уды» [86]– «И когда он пришел, начал спрашивать его Владимир: знай, это рота захватила вас. Ибо сколько раз, ходив по роте, вы все-таки воевали Русскую землю? Почему не учил ты сыновей своих и род свой не преступать роты, но проливали кровь христианскую? Да будет кровь твоя на голове твоей! И повелел убить его, и так разрубили его на части». Отчасти эта речь Владимира Мономаха напоминает договоры с Византией, где нарушителей роты призван покарать Перун – один или в паре с Волосом. Однако здесь рота способна самостоятельно, безо всяких языческих или христианских богов, покарать нарушившего ее человека или племя, захватив и, вероятно, лишив силы, после чего отдавая в руки соблюдающей роту противоположной стороны договора. В этом проявляется самостоятельная сила мирового закона даже по отношению к охраняющим его богам. Кроме того, здесь мы видим удивительно точное взаимодополнение индийских и русских представлений о мировом законе. Если произнесение истины, бывшей одним из аспектов риты в Индии и тесно связанной с ротой на Руси (заключая договор, Игорь и его приближенные «на роту идуть хранити истину»), усиливает бога или человека, то, наоборот, произнесение лжи под видом истины (заключить мир, ходя по роте, а затем все это вероломно нарушить) обрекает нарушителя на смерть.

Обращает на себя внимание и употребленный летописцем термин «расѣкоша» (в договоре 945 г. ему соответствует «посѣчени», а в договоре 971 г. – «исѣчени»). Почему, говоря о смерти половецкого хана, Нестор не сказал, что он был убит, казнен, зарезан, обезглавлен и т. п., а специально подчеркнул, что он был рассечен на куски? Термин был выбран явно не случайно, что подтверждается наличием родственных слов с корнем «сечь» в двух договорах с Византией в части, предусматривающей наказание нарушителям роты и договора. Ключ к ответу на этот вопрос мы найдем в сочинении Ибн Фадлана, который, в частности, о русах пишет следующее: «А кто из них совершит прелюбодеяние, кто бы он ни был, то заколотят для него четыре сошника, привяжут к ним обе руки и обе ноги и рассекут (его) топором от затылка до обоих его бедер. И таким же образом они поступают и с женщиной. Потом каждый кусок его и ее вешается на дерево… И они убивают вора так же, как убивают прелюбодея» [87]. Воры и прелюбодеи были нарушителями закона земного – части и подобия закона вселенского. За это они предавались особой казни – рассечению. Ипатьевская летопись также связывает данный термин с идеей пресечения (нарушения закона?): «Моужи же пресѣкаеми и расѣкаеми бывають» [88]. С одной стороны, язычники верили, что вид смерти и похорон предопределяет судьбу души в загробном мире. Тот же Ибн Фадлан приводит слова руса о том, что благодаря сожжению душа умершего тотчас попадает в рай. Поэтому вполне логично предположить, что рассечение преступников и нарушителей роты на куски и развешивание их на деревьях преследовало прямо противоположную цель (ср. договор 945 г., где нарушители роты обрекают себя на рабство в загробном мире). С другой стороны, если провозглашение роты усиливало космический закон, то ее нарушение неизбежно должно было его в какой-то степени ослаблять. И тогда для восстановления силы пошатнувшегося вселенского закона требовалось особенное человеческое жертвоприношение, где в роли жертвы выступал сам нарушитель. По сути, этот вид казни на Руси был аналогом пурушамедхи (человеческого жертвоприношения путем расчленения) в Индии. В обоих случаях этот обряд восходит к индоевропейскому мифу о создании Вселенной путем жертвоприношения и расчленения антропоморфного Первобожества, из частей которого возникает упорядоченный Космос (см. главу 5 части I книги «„Голубиная книга“ – священное сказание русского народа»). Как уже говорилось выше, вселенский закон также возник из тела Первобога, с которым он был неразрывно связан. Таким образом, особой казнью преступника и нарушителя роты, повторяющей акт первотворения Вселенной, поддерживался ослабленный им на земном уровне космический порядок.

В пользу подобной интерпретации этого вида казни говорит и явно ритуальный характер развешивания разрубленных частей тела преступника на дереве. Поклонение славян деревьям зафиксировано множеством источников, а все эти культы, в конечном итоге, восходят к архетипу Мирового дерева как образа Вселенной. Кроме того, данные Ибн Фадлана перекликаются с уже приводившимся сообщением другого арабского писателя, Ибн Руста, свидетельствующим о превалировании духовной власти над светской у восточных славян: «У них – знахари, они господствуют над их царем, подобно хозяевам, они приказывают им приносить в жертву создателю (в переводе А.П. Новосельцева „творцу их“) то, что они пожелают из женщин, мужчин, табунов лошадей; если прикажут знахари, никому не избежать совершения их приказа: захватывает знахарь то ли человека, то ли домашнее животное, набрасывает веревку на шею и вешает на дерево, пока не утечет дух его; они говорят, что эта жертва богу» [89]. Ритуальный характер описанных здесь действий волхвов не вызывает ни малейшего сомнения. Предназначенная богу-создателю (очевидно, Первобогу) жертва точно так же вешается на дерево, единственное отличие заключается в том, что здесь ее предварительно не разрубают на части. Однако это объясняется отсутствием в данном случае вины со стороны жертвы, которую по инициативе волхва предают смерти не за конкретное преступление, а для совершения необходимого обряда. Аналогичный сакрально-ритуальный характер мы видим и в описанной немецкими писателями расправе западных славян над католическим епископом Иоанном. Полабские славяне «отрубили ему руки и ноги, тело выбросили на дорогу, голову же отсекли и, воткнув на копье, принесли ее в жертву богу своему Редегасту в знак победы» [90]. Католическая церковь, представителем и руководителем которой был захваченный в плен епископ, неустанно посягала на землю, свободу и родную веру западных славян, что, несомненно, в их глазах представлялось тягчайшим нарушением вселенского закона. Именно для его восстановления славяне и рассекли принесенного в жертву богу Иоанна и сделали это не где-нибудь, а в Ретре – самом сакральном святилище этого племени, хоть до этого епископа и «водили на поругание по всем славянским городам».