В. Громов - Искусство расследования преступлений

Все же, конечно, следовало составить подробный осмотр места (чего, однако, не было сделано), но ясно, что после переноса трупа, осмотр сарая, если бы он и был произведен, уже не мог дать того, что он дал бы при других условиях. Но, может быть, расположение ран на трупе и другие знаки на нем скажут нам что-нибудь существенное для решения задачи?

Наружный осмотр трупа показал, что смерть последовала моментально от произведенного в упор выстрела в правый висок, приблизительно на расстоянии 3–4 вершков. Пуля прошла навылет, при чем на лице и волосах найдены были следы ожогов. Все это могло быть, однако, в одинаковой степени результатом как убийства, так и самоубийства. Каких-либо решающих признаков наружный осмотр не дал. Единственно, что мог подчеркнуть акт судебно-медицинской экспертизы от 17 августа, это то, что никаких следов насилия на теле не было обнаружено, и что, кроме того, лицо покойной выражало полное спокойствие.

Этому последнему обстоятельству, между прочим, впоследствии пытались придать преувеличенное значение, как доказательству того, что здесь не было самоубийства и что Анфиса Иванова убита была во время сна «далекая от переживаний, связанных с убийством, так как такие переживания не могли не оставить отпечатка на лице».

В действительности, строить какие-либо заключения на характере выражения лица умершего крайне рискованно— вообще, а в данном случае, когда наружный осмотр произведен более, чем через сутки после смерти, — в особенности.

Как совершенно правильно указала экспертиза во время судебного рассмотрения дела, выражение лица еще можно заметить первые полчаса, а после уже невозможно, так как кровь просасывается во все покровы, и лицо меняет свое выражение.

На чем же, спрашивается, надлежало при дальнейшем расследовании данного случая сосредоточить самое пристальное внимание?

Выяснить внешнюю обстановку происшествия путем осмотра оказалось, как мы видим, невозможным.

Но из этого, конечно, не следовало, что должно было отказаться от попыток воспроизвести ту обстановку другим, хотя менее совершенным путем — путем свидетельских показаний.

К сожалению, следствие хотя кое-что в этом направлении и делало, но крайне вяло и недостаточно. Очевидно, значение детальнейшего выяснения внешней обстановки не было осознано с достаточной четкостью и, вообще, программа следственных действий, стратегический, так сказать, план следствия глубоко продуман не был.

Чрезвычайно характерен в этом отношении тот факт, что даже не были выявлены и своевременно допрошены все те лица, которые вскоре после раздавшегося выстрела заходили в сарай, а, стало быть, могли дать нужные сведения. Так, не был вовсе допрошен гражданин Алексеев, который первый вошел в сарай после выстрела и мог видеть, в каком положении лежала убитая и где лежал револьвер.

Не был сразу допрошен и свидетель Савельев Григорий; допросили его впервые лишь 17 сентября, а затем тогда, когда дело возвращено было к доследованию—5 декабря 1925 года, т. е. почти через 16 месяцев после происшествия.

Неудивительно, если в результате такой медлительности свидетель уже ничего существенного дать не мог.

Первый допрос того же свидетеля 17 сентября был произведен поверхностно; свидетель видел, что Иванова по грудь была накрыта одеялом и из виска головы шла кровь. Более детальных вопросов, очевидно, свидетелю предложено не было.

Если бы свидетеля допросили вовремя и обстоятельнее, возможно, удалось бы от него получить и более существенные сведения о положении трупа.

Указанные упущения в данном случае тем более досадны, что Алексеев и Савельев принадлежат к числу тех немногих свидетелей по делу, которые, в виду своей незаинтересованности, внушали полное доверие.

От малолетних детей, находившихся в сарае в момент выстрела, никаких сведений об обстоятельствах смерти их матери получить нельзя было. Показания же мужа покойной — Василия Иванова, его родителей и даже того сельисполнителя, который помогал переносить труп из сарая и был в дружеских отношениях с Василием Ивановым, разумеется, требовали особо критического к себе отношения.

Не безынтересно отметить, между прочим, и то, что ни агент угрозыска, ни нарслед, допрашивавшие 18 августа Василия Иванова, не задают ему решительно никаких вопросов, в целях выяснения детального положения после выстрела трупа Ивановой, и даже не произвели осмотра белья и одежды ни Ивановой, ни детей, спавших рядом с покойной.

Из показаний, данных уже частью при доследовании дела, выяснилось, что Анфиса Иванова, накануне, ложась спать, имела по одну сторону от себя старшую дочь Валентину, а по другую — уложила младшую дочь. Таким образом, она лежала между двумя дочерьми. Далее, после выстрела, к моменту прихода сельисполнителя Ежова, труп Анфисы Ивановой лежал на сене боком, в полусогнутом состоянии, с огнестрельной раной на правом виске. От трупа, на расстоянии, приблизительно, поларшина, лежал револьвер системы «Наган». Покойная была по грудь завернута в одеяло, при чем одна рука была под одеялом (в точности, какая именно — установить не удалось), а другая — поверх одеяла. Наган лежал в направлении и рядом с рукой Анфисы, находившейся под одеялом.

Все упомянутые детали, повторяем, выяснились в значительной части в результате уже позднейшего доследования. Между тем, им надлежало посвятить тщательнейшее внимание с самого начала.

Описанные выше результаты по воспроизведению внешней обстановки происшествия уже были весьма и весьма значительны. Они заметно склоняли чашу весов в сторону предположения об убийстве.

В самом деле, если действительно одна рука находилась под одеялом, то, значит, все необходимые приготовления к самоубийству и самый выстрел должны были делаться при помощи только одной руки, находящейся поверх одеяла. Но это настолько неправдоподобно, что дает серьезное основание сомневаться в самоубийстве.

Первоначальное расследование не обратило внимания, между прочим, и на то, что в то время, как дети были обрызганы кровью раны, Василий Иванов, лежавший рядом, судя по его личному показанию, не имел на белом своем белье ни одного кровянистого пятна.

Значение такой подробности, как то, что Анфиса спала, имея по одну и другую сторону своих детей, что, стреляя в себя, она, безусловно, рисковала убить не только себя, но и своего ребенка, навряд ли нуждается в комментариях.

Касаясь далее дефекта первоначального расследования, нельзя обойти молчанием и следующее.

Казалось бы, вопрос о том, умела или не умела покойная Анфиса Иванова обращаться с оружием, являлся далеко не второстепенным в данном случае. Между тем, тщетно стали бы мы искать в протоколах первоначальных вопросов отражения каких-либо попыток к выяснению этого обстоятельства.