В. Громов - Искусство расследования преступлений

Какая жидкость была употреблена в качестве дезинфицирующей при вскрытии? Не была ли это сулема? В чем был консервирован труп? Производившие первое вскрытие врач и следователь отрицали употребление сулемы в качестве дезинфицирующей жидкости, и как могла попасть сулема в брюшную полость объяснить затруднялись. Сестра милосердия Терентьева на допросе в декабре показала:

«После вскрытия мы руки мыли сулемой, принесенной из больницы сиделкой Чулкиной. Сулемы был целый таз. Куда делась сулема потом — не знаю».

Что в тазу была сулема подтвердил и милиционер Клименко. Впоследствии Тереньева изменила свое показание, говоря, что вода или сулема была в тазу, она не знает, что таз принесла дежурная в тот день сиделка Чулкина. Чулкина (допрошена 27 февраля 1926 г.) показала, что она подала воду в кувшине, что же находилось в тазу — не знает.

Таким образом, вопрос о сулеме так и остается под большим сомнением.

В итоге губернская экспертиза дала следующее заключение: «Сомневаясь в возможности отравления Розановой сулемой, не может отрицать, на основании вышеприведенных данных, причину смерти и от шока, после удара кулаком в подбородок (припухание и кровоподтек нижней губы), зажатия рта (зажатый между зубами конец языка) и изнасилования (кровь на белье и острые края разрывов девственной плевы)».

В обоснование своего заключения губернский судебно-медицинский эксперт обращает внимание и на следующие подробности осмотра: 1) кровоизлияние и припухлость нижней губы вряд ли может говорить за ушиб от падения тела. Такие ушибы получаются на выступающих частях лица, как нос, скула, надбровные области; 2) острые края двух разрывов девственной плевы [1] Второе вскрытие констатировало, что разрывы были с острыми краями. свидетельствуют о недавнем происхождении их; 3) измятость и запачканность в песок верхнего платья при лежании тела на поляне может говорить за пребывание Розановой в другом месте, имеющем песок; 4) мокрый чулок правой ноги с находящейся здесь же туфлей и сухой чулок с левой ноги, с потерянной и ненайденной туфлей, свидетельствуют, что покойная была принесена, а не пришла сама, потерявши в дороге левый туфель; 5) полное сохранение прически покойной трудно вяжется с представлением об отравлении сулемой, когда, согласно клинической картине, должно было бы произойти нарушение порядка не только в прическе, но и в завязках и застежках платья; 6) значительное количество сулемы, найденное во внутренностях Розановой при большом количестве жидкостей в полостях, дают основание думать за случайное попадание сулемы при вскрытии.

С другой стороны, загадочное исчезновение в течение 36 часов, нахождение трупа вдали от квартиры, припухание и кровоподтек на нижней губе и десне, зажатый между зубами и прикушенный язык, недавность разрывов девственной плевы, измятость платья при сохранении прически, кровь на белье, сухость левого чулка при потерянной туфле могут говорить за насилие, предшествовавшее смерти.

«Еще перед вскрытием трупа — заявляет следователь Б-в при допросе, — начальник милиции мне сообщил, что в числе вещей Розановой найден дневник, из коего видно, что Розанова намеревалась покончить жизнь самоубийством, а, в частности, отравиться сулемой». В дневнике имеются характерные записи.

«Читаю роман Арцыбашева, — пишет Розанова, — и вот там переживания некоей Нины. Как они похожи на мои. Такая же увлекающаяся, страстная натура, веселая, но струсившая в решительный момент. В конце-концов она все же отдалась, и вот мне кажется, что и меня ждет такая же участь».

В дневнике неоднократно упоминается о выпивках, в которых принимала участие Розанова.

В дневнике от 13 февраля Розанова пишет:

«В последнее время мучат какие-то кошмары. Хочу умереть. Много бы кажется дала за то, чтобы умереть естественной смертью, но, к сожалению, ничем меня не пробрать. Кроме насморка, ни одна болезнь не пристает. Так страшно иногда и подумать о самоубийстве. Мне кажется, что я почти должна это сделать. Думаю и о способе его. Револьвер, к сожалению, никак не могу достать. Был как-то Т. с ним, да… убрал под замок. Подожду еще удобного случая, в крайности на дежурстве в доме „Матери и ребенка“ стащу сулемы. Только вот мучиться долго от нее. Так, ведь, пожалуй, это и хорошо. Может быть, мне простит бог за мои муки. Я бы давно застрелилась, да проклятая робость мешает. Да и мама беспокоит. Что же ей останется в жизни? Почему же собственно я не хочу жить. Я хочу быть красивой, богатой, умной, любимой тем, кого я люблю. Вот это жизнь. Я же неумна и некрасива и не богата, а что главнее всего— нелюбима. Вот это так ужасно сознавать…».

Все это, естественно, порождало предположение самоубийства.

Если, к тому же, иметь в виду показание подруг покойной о том, что у Розановой находился пакет с кристалликами сулемы, которого, затем, в числе вещей не оказалось, что она 3 июня, зайдя к Терентьевой, забрала «не то письмо, не то пакетик», то мы и получим объяснение тех пробелов первоначального расследования, о которых уже было упомянуто выше. Ясно, версия о самоубийстве была принята с самого начала, как нечто почти установленное.

Создался такой объективно-предвзятый подход, когда истина дана, а не задана, когда от вывода идут к доказательствам и фактам, а не наоборот. Отсюда недостаточное внимание в выполнении элементарных требований техники расследования.

А элементарнейшие требования уголовной техники не были соблюдены не только в отношении первого вскрытия (внесшего такую путаницу в дело), но и в отношении вещественных доказательств. На покойной была рубашка с кровяными пятнами. Рубашка исчезла, а по словам одного из свидетелей, она была разорвана на куски и ею омывали труп. На вопрос: что сделать с бельем покойной, следователь советует таковое сжечь. Следы крови были и на панталонах покойной. Но и панталоны к вещественным доказательствам приобщены не были, и только потом из частных рук попали на экспертизу.

Показания лиц, близко знавших Розанову, однако, в значительной мере колеблют и эту опору, единодушно сходясь на оценке Розановой, как человека жизнерадостного, далекого от серьезной мысли о самоубийстве.

Что известно о последних днях Розановой? Розановой всего 21 год. Она только что закончила акушерский техникум. Только что пережила волнение зачетов. Наконец, наступает пора самостоятельной жизни. Об этой самостоятельности она давно мечтала, как мечтала о любви, красоте и богатстве.

Ее письмо сестре, написанное в разгаре зачетов, отражает эту жажду самостоятельности, страстное нетерпение.

«Вот весна. Ведь, эта весна принесет нам свободу от занятий, уж так надоело отсутствие самостоятельности. Скорее хочу…»