Сергей Мельгунов - Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

«Эти люди, кажется, забывают, что без чехов и меня они недолго бы существовали» [«М. S1.», 1924, XII, р. 235]. «Взбесило» ген. Жанена главным образом указание мин. ин. дел Сукина в беседе 4 июля (по записи Жанена) на необходимость разоружить чехословаков и поляков в связи с имевшими место беспорядками. Жанен высокомерно ответил: «Я был послан сюда, чтобы командовать этой армией, а не для того, чтобы ее разоружать». Беседа 4 июля была длительной, и указание на желательность разоружения, со ссылкой на адмирала, было сделано Сукиным после ответа Жанена, что ни чехословацкие войска, ни польские не могут быть двинуты на фронт. Не может быть отправлен на фронт без разрешения соответствующих правительств даже корпус добровольцев.

Из изложения Жанена не совсем понятно, почему Сукин явился к нему с такой миссией и почему, собственно, заговорил об отправке хотя бы «добровольцев на фронт».

«Я не мог и думать, — говорит Жанен, — о посылке своих войск в гущу беспорядочного отступления, где они увязли бы. Особенно моральное состояние, которое я констатировал в армии и о котором сообщил в Европу, не допускало и мысли об этом. Мы были солидарны, Павлу, Сыровой и я, что приказ в этом смысле, будь он даже из Праги, повлечет за собой беспорядки, размеры которых я не мог учесть» [там же. С. 232].

Приходится предположить, что ген. Жанен или плохо информировался своим правительством, или в «дневнике» его очень неточно записано то, что было в действительности. Среди документов «из архива Колчака», доставшегося большевикам, имеется телеграмма Клемансо от 2 июля с проектом отправки чехословацкого корпуса через Пермь на родину, используя его попутно как боевую силу: 30 тыс. человек из состава этого корпуса по проекту должны принять участие в операциях на правом фланге армии адм. Колчака с тем, чтобы «установить связь с архангельской группой в Котласе, откуда они были бы возвращены на родину до конца текущего года». «Моральное состояние этих войск, — говорил Клемансо, — в настоящий момент очень низко, и удача этого плана зависит, очевидно, от числа людей, склонных бороться против большевиков с убеждением, что возвращение их на родину явится наградой за их успех» [ Какурин . II, с. 278].

Неужели Жанен не был осведомлен об этом проекте? Ясно, что посещение Сукиным командующего союзными войсками стояло в непосредственной связи с указанной телеграммой. При сопоставлении разговора 4 июля с телеграммой становится понятным и ход рассуждения Сукина. Также очевидна и утопичность парижского плана. Жанен с полным основанием замечает:

«Прежде всего он сказал мне, что перевозка чехов через Владивосток невозможна: совершенно необходимо, чтобы чешская армия шла без промедления на фронт в направлении Архангельска или Царицына, чтобы принять участие в наступлении, подготовляемом на август. Это было мнение англичан (план Винстон Черчилль — Нокс), а также американцев и г. Крамаржа. Я без обиняков ответил, что ничего обо всем этом не знаю. Военные решения относительно моих войск касаются меня больше, чем кого-либо, впрочем, это никоим образом не соответствует директивам, полученным от Штефанека при посредстве маршала Фоша. Так как он мне сказал, что не знает этих директив, я ответил, что это были указания внутреннего порядка» [XII, с. 232].

Таким образом, выхода из заколдованного круга, в который попало чехословацкое войско в России, найдено не было. Все оставалось по-старому. Рождались новые осложнения и новые недоразумения. В сибирских бытовых условиях, при финансовом и хозяйственном кризисе, отражавшемся постоянно на снабжении русской армии, привилегированные иностранные армии, которые не могли эвакуироваться и не могли двинуться на фронт, не могли не вызывать к себе критического отношения в довольно широких кругах. Прежний энтузиазм сменялся чувством глубокого неудовольствия. Иронические частушки, появившиеся в изобилии в Сибири, свидетельствуют об этом в достаточной степени.

Чехословацкая армия самоснабжалась. В связи с этим она развила широкую экономическую деятельность на принципе кооперативного сотрудничества. Имущественный вопрос становился одним из факторов взаимных недоразумений. Эвакуировалось не только войско, но и скопленное им имущество. Раздраженное чувство редко бывает справедливо. И в той обильной «обличительной» литературе, которая имеется уже в нашем распоряжении, правда перемешана с тенденциозным вымыслом. По поводу этих обличений возникла и полемика. Мы оставим ее в стороне. Достаточно, однако, просмотреть записи управляющего военным министерством Будберга для того, чтобы судить о некоторых ненормальностях, практиковавшихся при самоснабжении.

По инициативе заведывавшего финансовой частью чехословацкого войска полк. Шипа, был учрежден специальный «Банк чехословацких легионеров», с капиталом в 14 миллионов французских франков, акции которого были разобраны вкладчиками ранее возникшей сберегательной кассы — сбережения составились из остаточных сумм получаемого солдатами от союзных держав содержания в валюте 35. Часть этих денег пошла на приобретение необходимого имущества и товара для обмена. Банк должен был при эвакуации заняться ликвидацией этого имущества и в то же время гарантировать интересы солдатских масс от обесценивания русского рубля. Правительство предложило закупить хлеб и сырье для чехословацких заводов. Драгомирецкий, подводящий итоги полемики, должен признать, что по существу такая деятельность, «быть может, не свойственна регулярным армиям», но она диктовалась «крайней необходимостью» [с. 174].

Главная ненормальность заключалась, конечно, в другом. Возражая ген. Сахарову, Драгомирецкий замечает:

«Реквизиции... всегда составляли и будут составлять прискорбную необходимость каждой войны. Они имели место и в Сибири, но производились в одинаковой степени как чехословацкими, так и русскими частями всегда с ведома и разрешения местных властей исключительно для надобностей армии» [с. 175]. Реквизиция — начало государственное, а не частноправовое. В этом все дело, поскольку речь идет о деятельности Легиобанка. «Реквизиции» не всегда происходили с согласия местных властей, они производились иногда вопреки этому согласию. Нельзя предполагать, что в окружавшем беззаконии гражданской войны 36только представители чехословацких войск олицетворяли принципы строгой законности. Еще доклад Гришина-Алмазова ген. Деникину отмечал, что молодых чешских начальников нельзя было убедить обращаться к русским властям за нуждами [Деникин. III, с. 92]. Молодые начальники предпочитали действовать самостоятельно и иногда слишком «своеобразно» распоряжались «военной добычей» [Кроль. С. 82].