Сергей Мельгунов - Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Затем в докладе указывается, что население южных губерний по нижнему течению Волги тоже малонадежно, так как там много рабочих и бродячей вольницы; жел. дороги Юга считаются также очень потрепанными и лишенными подвижного состава, что делает невозможным базирование на них при общем наступлении к Москве. Казанско-Вятский фронт ставочными стратегами оценивается по той же схеме несравненно более благоприятным; считают, что население здесь крестьянское, более спокойное и, как уверяют, чуть ли не монархическое. Оценка Ставки однобока и могла убедить только очень малограмотных людей...

Маленькие люди в Ставке говорят, что северное направление избрано под влиянием настойчивых советов ген. Нокса, мечтавшего о возможно скорой подаче английской помощи и снабжении через Котлас, где существовало прямое водное сообщение с Архангельском...

Мне ясно, что проект Нокса о северном наступлении не был проанализирован; за него схватилась Ставка, так как это давало наиболее близкий путь к заветным стенам Кремля; его поддержала Сибирская армия и ее импульсивные и честолюбивые начальники, ибо это давало им блистательные перспективы к отличиям и славе... Злые же языки Ставки шепотом, чтобы не услышала контрразведка, шипят, что главным козырем северного направления была возможность избежать соединения с Деникиным, ибо младенцы, засевшие на все верхи, очень боятся, что тогда они все полетят и будут заменены старыми опытными специалистами» [XIV, с. 240—242].

Отбросим сплетни, которым Будберг не верит. Что же он подтверждает? Прежде всего то, что именно Гайда поддерживал северное направление — ведь он был начальником Северной армии. Доклад Ставки, который видел Будберг, лишь формулирует решение совещания высших чинов Ставки (возможно, в Челябинске). Милюков знает рассказ Гинса о беседе его с Гайдой, в которой последний объяснил свой военный план: «Спустя десять дней он возьмет Вятку и разобьет Северную армию противника. С полной уверенностью в успехе он показал мне на карте, как он загонит красных в болота. Потом он стал жаловаться на неясность общего плана кампании. Ставка тянет на юг, на соединение с Деникиным, а он, Гайда, считает, что Москву надо брать с севера. Соединение с Архангельском сразу улучшит снабжение армии, англичане гарантируют большой подвоз всего необходимого» [II, с. 195]. По мнению Милюкова, показания Гайды и Будберга заслуживают предпочтения, как мнение сторон в начале операции. Обратим внимание, что Гайда рассказывает о совещании в январе; беседа Гинса была в апреле; запись Будберга относится к маю (в январе Будберг был еще в Харбине и, следовательно, никак стороной быть не мог)... Милюков допустил еще смелое обобщение, утверждая, что «русские источники» подтверждают правильность точки зрения (изложенной в мемуарах) Гайды. В действительности русские источники все без исключения противоречат изложению Гайды. Иначе не могло и быть, ибо, вопреки тексту воспоминаний,

Гайда был самым горячим и настойчивым проводником северного плана.

План этот не был изменен ни Ставкой в январе, ни самим Гайдой. Он был принят к осуществлению еще Болдыревым. В общем введении к своему дневнику Болдырев, отмечая разрыв между фронтами Юга и Поволжья и «сепаратизм» добровольцев («страх опоздать с торжественным въездом в покоренную Москву») и противопоставляя этому горячее стремление Архангельска связаться с Директорией, возможность подойти к «богатым источникам боевого снабжения», говорит: «Эти обстоятельства в связи с большей возможностью усиления екатеринбургской группы сибиряками и подходящими с ген. Гайдой чехами... все это указывало на целесообразность пожертвовать более выгодным южным направлением в пользу северного» [с. 61]. 15 октября Болдырев записывает: «Послал телеграмму главнокомандующему союзными силами в Архангельск — англ. ген. Пулю, где сообщалось о принятом мною решении: искать связь с архангельской группой через Вятку, овладев предварительно районом Перми». На решение Болдырева, очевидно, повлияла и речь Эллиота (в Екатеринбурге, 3 октября), категорически заявившего, что войска в пути, скоро будут на фронте и что помощь «снаряжением» идет тоже от Котласа.

20 ноября в Екатеринбурге происходит военный совет. Гайда, Пепеляев, Голицын, Вержбицкий вырабатывают план наступления, которое и начинается 30 ноября при пассивном еще участии некоторых чехословацких частей. Успех наступления и взятие Перми окрылили надеждами. Все общественное внимание направляется на север. «Заря» пишет 4 января по поводу сдачи Уфы: «Ее можно было бы сохранить, но пришлось бы отказаться от операций на Пермь, отказаться от собственной инициативы и отдать ее противнику... Пермь приближает нас к заветной цели соединения с русско-союзной армией на севере [№ 3].

* * *

Мы могли бы, в сущности, оставить без рассмотрения омские «сплетни» о мотивах, которые якобы заставили Колчака продолжать осуществление плана, избранного Болдыревым. Низкие, честолюбивые, эгоистические мотивы, по-видимому, были чужды этому благородному энтузиасту. С напряженным вниманием следила Сибирь за продвижением Деникина, открывающим «дорогу на Москву» (из дневника Пепеляева).

Слишком честным и открытым характером обладал и «соперник» Колчака для того, чтобы его заподозрить в тех личных соображениях, которые склонен был приписать ему ген. Врангель: «Ухо Деникина улавливало уже трезвон московских колоколов, поэтому он не стал развивать операции вдоль Волги, которые должны были привести к соединению с Колчаком» 73. Ошибочен, может быть, был и здесь путь на запад. Иллюзией оказался значительный десант союзников, который ожидался в Одессе. Путь на запад втянул Добровольческую армию в сложный украинский вопрос, что вызывало большое беспокойство Колчака. Но я не рассматриваю сейчас стратегию ген. Деникина, которая определялась сложными взаимоотношениями бытовых, политических и военных... факторов. Можно сказать только одно, что стратегия эта не была вызвана какой-то проблематической конкуренцией с адм. Колчаком, которому так просто, без аффектации подчинился 30 мая Деникин. В переписке с Деникиным Колчак с самого начала поставил вопрос открыто:

«Необходимо полное согласование наших действий и соблюдение принципа Единства Верховной власти и неотделимого от нее Верховного Командования. Я считаю долгом сказать Вам откровенно мнение, что проведение этого принципа есть вопрос будущности нашей Родины. Решение этого вопроса зависит теперь от нас, но необходима связь с Вами и возможность практического установления Единства Власти. Я считаю, что этот вопрос должен быть решен в зависимости от политического значения Сибирской Правительственной Власти и той, которую Вы возглавляете, принимая в основание стратегическое положение армий, подчиненных мне и Вам, территорию и общее политическое ее состояние. Как только установится прочная связь между армиями моей и Вашей, необходима наша личная встреча для решения вопроса о Единой Власти и Командовании и о соединении правительственных органов в одно целое и, во всяком случае, о согласовании их деятельности. Я не сомневаюсь в том, что Вы вместе со мной решите эти вопросы независимо от личностей, руководствуясь одним благом Родины нашей и государственными соображениями о Ее выгодах и интересах» [V, с. 87].