Дмитрий Волкогонов - Сталин

И далее дает пьесе такую оценку: пьеса эта "не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление благоприятное для большевиков: если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, - значит большевики непобедимы"232.

Эти фразы Сталина еще раз высвечивают старую истину о том, что окончательную оценку тому или иному произведению дает время. Вельможный вердикт может спустя годы оказаться смешным, наивным, поверхностным. Даже учитывая конкретность исторического момента. А ведь как часто в нашей истории некоторые пытались давать "окончательные" оценки! Именно так, например, делал Сталин. Но в подобной категоричности - весь он: несомневающийся, уверенный в себе, презирающий интеллектуальные раздумья художника.

Генсек мог быть жестким даже к тем, к кому обычно относился как будто с уважением, например к Демьяну Бедному, большевику с 1912 года, быстро ставшему после революции признанным пролетарским поэтом. Множество его басен, частушек, песен, стихотворных фельетонов, повестей, притч пользовались неизменным успехом у широких масс. Актуальность и злободневность каждой строки народного поэта постоянно поддерживали его популярность. Но вот в ряде произведений ("Перерва", "Слезай с печки", "Без пощады") Бедный подвергает критике косность и чуждые нам традиции, которые словно шлейф тянутся из прошлого. В отделе пропаганды ЦК это было расценено как антипатриотизм. Поэта вызвали в ЦК для "разговора". Д. Бедный пожаловался на окрик в своем письме Сталину. Ответ генсека был быстрым и безжалостным.

- Вы вдруг зафыркали и стали кричать о петле...

- Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки?

- Может быть, решения ЦК не обязательны для Вас?

- Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики?

- Не находите ли, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой "зазнайством"?

После этих уничтожающих вопросов Сталин резюмирует, что критика в произведениях Д. Бедного является клеветой на русский пролетариат, на советский народ, на СССР. В этом суть, а не в пустых ламентациях перетрусившего интеллигента, с перепугу болтающего о том, что Демьяна хотят якобы "изолировать", что Демьяна "не будут больше печатать"233 и т.п.

Вот так. Жестко и однозначно. Всего несколькими годами раньше, в июне 1925 года, Сталин сам редактировал постановление ЦК о политике в области художественной литературы, где говорилось, что нужно изгонять "тон литературной команды", "всякое претенциозное, полуграмотное и самодовольное комчванство"234. Уже в конце 20-х годов эти верные положения были Сталиным забыты. "Командные кадры" в культуре действовали все более активно. Интеллектуальное брожение, порой смятение тоже постепенно проходило по мере ранжирования, администрирования.

Ведь всего за три-четыре года до этого Сталин просил передать благодарность Бедному за "верные, партийные" стихи о Троцком. Они были помещены 7 октября 1926 года в "Правде" под заголовком "Всему бывает конец". Пожалуй, стоит привести хотя бы часть стихотворения, чтобы полнее почувствовать атмосферу, политический колорит того сложного времени:

Троцкий - скорей помещайте портрет в "Огоньке".

Усладите всех его лицезрением!

Троцкий гарцует на старом коньке,

Блистая измятым оперением,

Скачет этаким красноперым Мюратом

Со всем своим "аппаратом",

С оппозиционными генералами

И тезисо-моралами,

Штаб такой, хоть покоряй всю планету!

А войска-то и нету!

Ни одной пролетарской роты!

Нет у рабочих охоты

Идти за таким штабом на убой,

Жертвуя партией и собой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Довольно партии нашей служить

Мишенью политиканству отпетому!

Пора, наконец, предел положить

Безобразию этому!

Генсек с удовольствием прочитал стихи, позвонил Молотову, еще кому-то. Все с одобрением оценили политическую сатиру Бедного. Сталин заметил: "Наши речи против Троцкого прочитает меньшее количество людей, чем эти стихи". В этом он, пожалуй, был прав. Но стоило поэту чуть "сбиться с тона", не скрыть "обиду", Сталин стал совсем другим: холодным, злым, повелевающим, указующим.

Зная, как сильно зависит от его оценки судьба того или иного произведения, мастера художественного слова часто писали ему с просьбой высказать свое мнение. Чаще его резюме было снисходительным, с обязательным указанием "слабостей" работы. Иногда он поднимался до похвалы. Так, в письме А. Безыменскому Сталин начертал: "Читал и "Выстрел", и "День нашей жизни". Ничего ни "мелкобуржуазного", ни "антипартийного" в этих произведениях нет. И то и другое, особенно "Выстрел", можно считать образцами революционного пролетарского искусства для настоящего времени"235.

Свидетельства лиц, близко знавших Сталина, подтверждают: генсек очень внимательно следил за политическим лицом наиболее крупных писателей, поэтов, ученых, деятелей культуры. Сталин чувствовал, что в среде художественной интеллигенции не все приняли революцию. Примеры тому - не только многочисленная эмиграция. Его насторожило письмо крупного русского писателя В. Короленко Луначарскому, опубликованное уже после его смерти в Париже, в котором писатель выражал тревогу о том, что насилие в послереволюционной России затормозит рост социалистического сознания.236 Сталин посчитал письмо фальшивкой. Его возмутила и статья Е. Замятина "Я боюсь", опубликованная в одном из небольших петроградских журналов "Дом искусств". Писатель, который в начале 30-х годов станет невозвращенцем, запальчиво, но по существу верно писал: "Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики. Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, пока не перестанут смотреть на демос российский как на ребенка, невинность которого надо оберегать. Я боюсь, - продолжал Замятин, - что настоящей литературы у нас не будет, пока мы не излечимся от какого-то нового католицизма, который не менее старого опасается всякого еретического слова..."237 Позже он напишет Сталину, что не может, отказывается работать "за решеткой". О мировоззренческих настроениях некоторых писателей свидетельствовала книга известного марксистского теоретика А. Богданова, который утверждает, что творчество настоящее возможно лишь в случае, если будет устранено принуждение между людьми, если в общественной системе не допустят веры в фетиши, мифы и штампы238. Богданов явно намекал на недопустимость диктатуры по отношению к художественному творчеству. Это было уже слишком. Сталин почувствовал, что такие, как Богданов, понимают: революционный миф, если его без конца повторять, мало чем отличается от постулатов Библии. Ведь многие из мифов, которые Сталин в будущем изложит в "Кратком курсе", принимались на веру без критического и рационального осмысления. Нужно было "осадить" этих "проницательных" интеллектуалов.