Макс Хастингс - Битва за Фолкленды

В Германии, Италии и Испании — «родных домах» десятков тысяч аргентинцев — такое общество породило феномен национал-социализма. Явлению этому понадобилось доброе десятилетие, чтобы полным цветом зацвести в Аргентине, но, начиная с 1945 г. и на протяжении трех десятилетий затем, полковник Хуан Перон и его последователи сумели выстроить здание этакого харизматического национализма. После смерти в 1974 г. Перона оставленное им наследие повлекло за собой едва ли не самую деструктивную в Южной Америке политическую вендетту — ожесточенную борьбу между аргентинскими «перонистами» и военными. Если говорить о драматичных персоналиях Фолклендской войны, несомненно, наиболее мрачной фигурой, стоявшей за решениями аргентинской хунты, являлся не кто иной, как Хуан Перон. Он стал этакой статуей командора для постановки «Дон Жуана» в режиссуре генерала Галтьери.

Армейское прошлое Перона, его поездки в довоенные Испанию и Италию и открытое восхищение Муссолини привели к возникновению — пользуясь его собственной терминологией — «интегрального национализма». После Второй мировой войны, в ходе которой Аргентина до последнего мгновения держалась стран «Оси», она стала государством, выключенным из нового организованного США панамериканизма. Такая вынужденная самостоятельность диктовала стремление подтвердить права на спорные границы и территории в различных местах, главным образом на архипелаге Огненная Земля, в Южной Атлантике и в Антарктике. Карты, комиссии, экспедиции, «научные» базы — все помыслы Буэнос-Айреса были устремлены на юг в желании бросить вызов Британии с ее традиционным верховенством в этом уголке мира. В 1959 г. с помощью одного из весьма успешных международных актов, договора об Антарктике, удалось урегулировать антарктический вопрос и добиться в теории ее статуса демилитаризованного континента. На сей раз Британия обрисовала границы зависимых территорий Фолклендских островов, разделив их на три группы, к северу от 60-й параллели, как записано в договоре: Южные Сандвичевы острова, остров Южная Георгия и сами Фолкленды. В результате этих действий британцы способствовали усилению у Аргентины ощущения, что спорные острова не являлись и не должны являться британскими.

Перон, казалось, изъявлял готовность передать все такого рода вопросы в руки дипломатов. Острова не имели экономического значения и играли лишь ограниченную роль в стратегическом плане. Колонизировать их казалось излишним, да и при любом раскладе наличие давней британской общины там выступило бы осложняющим фактором. К тому же у британских ВМС имелась база в Саймонстауне в Южной Африке. Но, несмотря ни на что, во всех аргентинских школах ученикам внушали: «Мальвинские острова есть часть Аргентины» — клич, даже положенный на музыку. В результате выросли поколения аргентинцев, считавших британскую «оккупацию» ударом по государственной целостности их страны. Возвращение островов не являлось неким юридическим или дипломатическим вопросом. В нем содержался вызов национальной гордости. Когда аргентинские политики затрагивали данный предмет, британским министрам, посещавшим Буэнос-Айрес в 1960-х и 1970-х годах, постоянно приходилось испытывать неприятное удивление. Мысли о подобных осколках империи быстро улетучивались из умов европейских «регионалистов» в Вестминстере. Почему же такие чувства должны были просыпаться в душах новоиспеченных «регионалистов» в других уголках мира? Просто-таки тайна какая-то.

Возможно, большинство британских политиков смутно осознавали фактор Фолклендских островов как некое желанное облегчение боли отступления империи. По мере того как одна за другой страны рвали британские узы, жители Фолклендских островов, напротив, отчаянно хотели сохранить единство с Британией. Тут наблюдался едва ли не исключительный случай, когда империализм и самоопределение шагали плечо к плечу. Обоим требовалась оборона перед лицом враждебно настроенного соседа. Фолклендские острова столь долго прятались под защищающей дланью империи. С ее уходом обитатели ареала все в большей степени чувствовали себя уязвимыми, зависимыми не от реальной военной мощи, но о памяти о ней. Их защищал этакий исторический блеф.

По иронии судьбы, политическая партия, на долю которой выпал весь груз деколонизации Британии, являлась партией, традиционно ведшей империю к ее процветанию. К концу тринадцатилетнего периода правления консерваторов, в 1964 г., большинство вчерашних британских владений в Африке и в Азии либо уже превратились в отдельные государства, либо находились в процессе обретения независимости. Правда, военные базы, призванные защищать такие образования, по-прежнему оставались на их территории. «Юнион Джек» развевался повсюду, от Гонконга и Сингапура до Адена и Саймонстауна и Кипра с Гибралтаром. Тори, так недовольные темпом имперского отступления, теперь сражались со скамьей оппозиции ради сохранения военного присутствия в бывших колониях.

Такие члены парламента отстаивали убеждение о том, что сокращение империи не означает уменьшения ее роли в мире до тех пор, пока британские вооруженные силы развертываются во всевозможных уголках планеты. Как и ядерная бомба, британские базы представляли собой «пропуск за стол президиума» сообщества государств. Новый премьер-министр от партии лейбористов, Харолд Уилсон, также не зажимал уши перед подобными доводами. И все же, как тори приходилось обеспечивать тылы перед лицом нажима своего правого крыла в вопросах внешней и оборонительной политики, так и Уилсон был вынужден обороняться от своих левых. Уход с территории к востоку от Суэцкого канала вызвал клич к объединению партийных оппонентов Уилсона, и в конечном счете тот сдался. Наиболее важным последствием такого неопределенного положения в отношении постимперского курса на правительственной скамье стало перемещение вопросов внешних взаимоотношений и оборонительной политики с авансцены парламентских и публичных дискуссий в тайный мир рабочих групп Министерства иностранных дел, комитетов Министерства обороны и прочие закулисные кулуары. Там, в незримых глубинах британской политики, вдали от противоречий общественного мнения было проще формулировать задачи и выполнять (или не выполнять) их.

Основную ответственность по обеспечению обороны Фолклендских островов несли Королевские ВМС. Военно-морской флот менее других служб утешался уходом империи. С исчезновения очередного клочка красного сукна на карте мира уменьшалась потребность в авианосцах, десантных судах и заграничных базах. Появление транспортируемого морем ядерного оружия и увеличение требований к продолжительности плавания при проектировке кораблей вынуждали к частным и обычно пессимистическим пересмотрам военно-морской стратегии. Род войск, все сильнее терявший уверенность в истинной его роли, начал замыкаться на себе и защищать свою институциональную территорию, что означало главным образом — отстаивать корабли. Министры ВМС, лорды Адмиралтейства, адмиралы флота теперь зарабатывали свои боевые награды на линолеуме коридоров больших и белых строений Министерства обороны в Уайтхолле. Поражения фиксировались тяжелым канцелярским слогом в томах «белых книг» оборонительного ведомства. Победы блистали на стапелях верфей рек Тайн и Клайд. Аргументы флотского начальства следует признать основательными: заправилы внешней политики Британии не смогут поддерживать в работоспособном состоянии всевозможные дальние и ближние альянсы исключительно за счет одной виртуозной дипломатии. Королевским ВМС определенно требовались корабли, но вот непростой вопрос: какие?