Лев Прозоров - Святослав

Борис явно сумел оценить отличия пребывания под властью князя-язычника от золотой клетки “братского” Константинополя. Это показывает то, что он и не пытался использовать предоставленную ему свободу, чтобы бежать к ромеям или как-то связаться с ними, просить о помощи, о вызволении. Более того, он решил, если уж не удалось избавиться от русов с помощью ромеев, расправиться с помощью русов с Византией. Он подробно объяснил Святославу, что весь мятеж был провокацией Царьграда. Князя, в общем-то, и не надо было настраивать против Второго Рима. Еще осенью 969 года — доживал последние месяцы злополучный Фока — дружины русов вторглись на земли империи. Что, кстати, само по себе разрушает предположения некоторых исследователей — того же В. Кожинова — что до убийства Фоки наш герой был-де лояльным союзником этого последнего. А весной Иоанн Цимисхий выслал посольство, и в ультимативной форме потребовал, чтобы варвар, сделав то, за что получил плату от Фоки, ушел в свои земли или к Босфору Киммерийскому (Тмуторокани), а Болгарию оставил… ромеям, ибо та-де является законной частью византийской провинции Македония.

Это было обычное для греков, мягко говоря, вольное обращение с исторической правдой. На самом деле за полвека до того, при Симеоне Великом, именно Македония стала на время частью Болгарии. И тон для общения со Святославом, и тему Цимисхий выбрал самые неподходящие. Святослав презирал наемщину, и мало чем можно было заслужить большую ярость князя, нежели обращением с ним, как с наемником. Просто трогательно читать рядом с этим образчиком имперского «дипломатического» хамства слова Диакона, что-де Святослав «проникся варварской наглостью и спесью». Боги благие, ну чья бы корова…

Святослав — в изложении Диакона — ответил на имперскую наглость и спесь армянина вполне соответственно. Он издевательски потребовал «приплатить» — выдать… выкуп за каждый город и каждого болгарина. В противном же случае пусть азиаты-византийцы «покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию, если хотят сохранить мир». В этом заявлении видят воспоминание о тех временах, когда славяне владели Балканами безраздельно — мы говорили, что и в Византии их помнили. Рожденный в Пурпуре писал про ту эпоху: «Ославянилась и оварварилась целая страна». Я же склонен видеть здесь, во-первых, проявление ясно различимого в былинах расового чутья русов. Былины четко делят мир на европейцев, с которыми не зазорно заключать браки, а войны с ними следует, словно семейные ссоры, предавать забвению, и азиатов, войны с которыми составляют главное содержание эпоса. Брак же и вообще сожительство с ними столь постыдно, что мужчина может пойти на них лишь под чарами колдуньи-азиатки, женщина же должна избегать их любым путем — вплоть до самоубийства или убийства. К первым относят «Землю Ляховецкую (или Политовскую)» и «Землю Поморянскую», королевство «Тальянское», загадочный Леденец за Виряйским (Варяжским) морем, из которого приплывает Соловей Будимирович. Ко вторым — всевозможных степных «татар», Хазарию («Землю Жидовскую» или «Задонскую»), племена лесных дикарей («Корела проклятая, неверная», «Чудь белоглазая» и «Ливики»), и… Византия в лице «царя Константина Боголюбовича» и ведьмы «Маринки Кайдаловны», повелительницы Корсуни-Херсонеса. Обязательно надо заметить, что это не расизм рахдонитов и Рожденного в Пурпуре, когда всех, кроме самих себя, считают за «песок», «холопов» или «особей». Это именно здоровое расовое чутье , деление мира на «своих» и «чужих». Притом, как уже говорил я в этой главе, самого отъявленного чужака могли пощадить, но «своему» предателю пощады не было. Во-вторых же, здесь получило явное продолжение киевское заявление Святослава. Помните — «Середина земли моей»? Святослав явно собирался присоединить к своим владениям всю европейскую часть Византии.

Что означает, самое малое, захват и разрушение Константинополя.

Иоанн ответил посланием столь же наглым, как и первое. Он требовал «по-хорошему» убраться из Болгарии, грозя в противном случае изгнать русов из нее. Более того, он язвительно напомнил Святославу о гибели флота его отца под струями византийских огнеметов. Он даже приплел здесь и последующую печальную участь Сына Сокола. Именно из письма Цимисхия стали известны историкам подробности про два дерева, меж которых его разорвали, и про участие в его гибели загадочных для большинства историков «германцев». И вряд ли эти подробности появились здесь случайно. Версия, предложенная мною в главе «Убийство в Древлянской земле», полностью оправдывает упоминание об участи Игоря в послании Иоанна. Цимисхий недвусмысленно намекает на участие пособников Византии в его убийстве и угрожает Святославу, подразумевая, что очередные «германцы» могут оказаться и рядом с ним. Увы, как показали последующие события — император не совсем блефовал. «Если ты вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, — грозил император, — ты найдешь погибель здесь со всем твоим войском, и ни один факелоносец не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о постигшей вас страшной участи». Скифия здесь, конечно, Русь. Факелоносцами же в древней Спарте называли полковых жрецов, сопровождавших войска спартанцев в походы, и почитавшихся неприкосновенными. Гибель факелоносца была метафорой, символом гибели всей армии до единого человека. Намекает ли здесь Цимисхий на эту метафору (что было бы странно в письме кавказского солдафона вождю варваров), или подразумевает, что в русском войске были подобные жрецы? Трудно сказать. Наверняка, какие-то полковые жрецы в воинстве Святослава были. Можно вспомнить искалеченного тевтонами жреца Стойгнева и Накона, захваченного в плен после битвы на Раксе. Но это — все, что мы можем по этому поводу сказать.

И снова хамство Цимисхия получила достойный ответ. В своем послании Святослав вежливо советует цесарю не утруждать себя путешествием в далекую горную страну варваров. Скоро он, Святослав, намерен сам разбить свои шатры под стенами Царя городов. Если же сам Цимисхий осмелится встретить русов в чистом поле, то он на деле узнает, что русы — «не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к пропитанию трудами рук своих, а мужи крови, оружием побеждающие врага. Твои же угрозы способны напугать разве что очень уж изнеженную бабу или грудного младенца», презрительно завершает послание Святослав. Он подтверждает свое намерение захватить Константинополь.

Русская летопись передает речи князя более лаконично, но смысл остается тот же. «Хочу на вы идти и взяти ваш град, аки сей», сообщал Святослав, согласно ей, в Царьград из Переяславца.