Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914

Агинальдо старался выиграть время в надежде на то, что антиимпериалистические настроения в США возобладают и войска будут отведены. Чем дольше продолжалась война, тем громче звучали голоса протеста. Программа антиимпериалистов, принятая в октябре 1899 года в Чикаго, требовала «незамедлительного прекращения войны против свободы». Они собирали и фиксировали примеры варварского поведения американцев на Филиппинах и наиболее алчные изречения империалистов, сопоставляя их с благонравными поучениями о цивилизованной миссии белого человека. Они распространяли памфлеты, оплаченные Эндрю Карнеги, а когда военное министерство ответило отказом на запрос руководителя лиги Эдуарда Аткинсона о разрешении отправить их и на Филиппины, послали буклеты и в оккупационные войска.

Стремясь поскорее закончить войну и приручить «плененный народ», администрация сформировала различные комиссии для расследования как злодеяний, так и помыслов самих филиппинцев – какого рода гражданское правительство их могло бы устроить. В апреле 1900 года с этой целью – для формирования гражданского правительства на Филиппины и отправили судью Уильяма Говарда Тафта, стеснительного, добродушного толстяка, весившего триста фунтов, с проектом хартии, составленной новым военным министром Элиу Рутом и даровавшей филиппинцам определенную степень либеральной внутренней автономии. Поскольку ни филиппинцы, ни американцы не были готовы к тому, чтобы прекратить сражения, инициатива оказалась преждевременной. Но Тафт остался в стране, решительно настроившись на то, чтобы повелевать «в интересах младшего коричневого брата», как только для этого представятся возможности. Когда друзья дома, обеспокоенные его состоянием и самочувствием, засыпали военного министра запросами, Тафт телеграфировал Элиу Руту, что он сию минуту вернулся из поездки верхом на лошади и чувствует себя превосходно. «А как чувствует себя лошадь?» – поинтересовался министр  112.

Несмотря на трудности, в среде ведущих республиканцев не было людей, испытывавших сомнения или колебания в отношении нового предназначения Америки. И для сената, и для Альберта Бевериджа законопроект о строительстве Никарагуанского канала как никогда прежде имел благословение Всевышнего. «Мы не отвергнем даже толики миссии  113, возложенной на нашу расу, быть попечителями Господа над цивилизацией мира», – заявил он 8 января 1900 года. Он сообщил сенаторам, что Бог тысячу лет готовил к этой миссии «англоязычные и тевтонские народы».

Некоторым современникам Бевериджа новый образ Америки показался омерзительным. Постыдная битва, «зловеще происходящая в тихоокеанских далях», заставила Уильяма Вона Муди написать «Оду во времена сомнения», которая появилась в «Атлантик мансли» в мае 1900 года. Разве мы – все еще «не орлиная нация»? – спрашивал он. Или уже ее жалкое подобие?

Какая-то менее благородная птица?

Длинноклювая цапля, застывшая над тиной?

Удав-живоглот на солнце? Башибузук с дубиной?

Этим вопросом задавались многие, в том числе и Годкин, который, покончив с иллюзиями, сделал тогда, пожалуй, самый странный и в то же время прозорливый вывод. В январе 1900 года он написал Мурфилду Стори: «Воинственный дух охватывает массы, к которым переходит власть» 114.

Война уже продолжалась больше года. Американское присутствие нарастало, казалось, что закончить войну могли только предстоящие президентские выборы. На это рассчитывали по крайней мере антиимпериалисты и Агинальдо. Предвыборная кампания начиналась с курьеза – шумихи, поднятой вокруг адмирала Дьюи демократами, которым очень хотелось найти замену Брайану. Поразмыслив над характером должности президента, адмирал решил, что вполне годится на эту роль, и объявил о своей готовности к выборам  115. Однако его речи не вдохновляли, в партии он серьезной поддержки не получил. В итоге его кандидатура провалилась, и восторжествовал Брайан.

Антиимпериалисты столкнулись с болезненной дилеммой. Мак-Кинли представлял партию империалистов. Брайан, по словам Карла Шурца, был «злым гением» 116для антиимпериалистов: его не любили за предательство по проблеме договора и опасались радикализма. В январе 1900 года Шурц, Карнеги, Гамалиил Брэдфорд и сенатор Петтигрю встретились в «Плаза-отеле» Нью-Йорка для организации третьей партии  117, которая избавила бы американцев от «необходимости выбирать между двумя старыми прогнившими партийными трупами и решать, в каком из них меньше зла». Карнеги сразу же внес 25 000 долларов. Аналогичные пожертвования сделали другие участники собрания. Однако вскоре члены сталелитейного траста, с которыми Карнеги вел переговоры о продаже своей компании, предупредили: если он выступит против Мак-Кинли, то сделка не состоится. Поставив интересы своей компании «Юнайтед Стейтс стил» выше «третьей партии», Карнеги вышел из проекта, забрал свои акции и перестал вообще заниматься бизнесом. Шурц с группой единомышленников созвали свой конгресс Свободы в Индианаполисе и попросили Рида стать их кандидатом в президенты. Но ни Рид, ни кто-либо еще из видных политиков не изъявил желания возглавить «партию-выскочку». В июле в Канзасе произошло то, что и ожидалось: кандидатом избрали Брайана.

Сосредоточив идеологию кампании на империализме, Брайан неустанно разъезжал по стране. Хотя его речи были довольно туманны, их страстность и эмоциональный магнетизм находили отклик и за пределами страны. Естественно, филиппинцы возложили свои надежды на Брайана, полагая, что только он сможет провалить Парижский договор. «Великая демократическая партия Соединенных Штатов победит на предстоящих осенью выборах, – провозгласил Агинальдо. – Империализм потерпит поражение в своем безумном стремлении покорить нас силой оружия» 118. У его солдат появился новый боевой клич: «Агинальдо-Брайан!»

В предвыборной чикагской платформе антиимпериалисты заявляли: «Мы предлагаем способствовать поражению любого человека и партии, поддерживающих политику порабощения других народов». Ничего не остается, писал приятель экс-президенту Кливленду, «кроме как зажимать нос и голосовать» за Брайана  119. Целая группа сторонников кандидата демократов получила хлесткое прозвище «зажми нос и голосуй», вошедшее в избирательную терминологию. Для журнала «Нейшн» оба кандидата были настолько неприемлемы, что, как написал один разочарованный читатель, редакция предпочла «сидеть на заборе и чертыхаться в обе стороны» 120.

У республиканцев не имелось таких трудностей. Они предпочитали называться экспансионистами, а не империалистами, верили и гордились своим предназначением. Лодж, как всегда прямолинейно, говорил: «Манила со своей великолепной гаванью – бесценный дар и жемчужина Востока  121; она откроет нам дороги на все рынки Китая… Разве мы можем колебаться и трусливо позволить себе то, что Данте назвал «великим отказом»?» Госсекретарь Хей провозгласил политику «открытых дверей», и все думали только о рынках Китая. Осада «боксерами» иностранных миссий в Пекине и участие Америки в освободительной экспедиции указали нации на еще одну роль, которую ей суждено играть в мире. Самым красноречивым и громогласным проповедником этой роли стал Теодор Рузвельт, номинированный Мак-Кинли своим вице-президентом и фактически возглавлявший президентскую избирательную кампанию. Он не был уверен в победе, поскольку его обещание для всех «полного обеденного судка» было всего лишь лозунгом, далеким от реальности, но вел кампанию столь напористо и жестко, что и для публики, и для карикатуристов действительным кандидатом в президенты казался именно этот «отважный всадник» в пенсне, с прекрасными зубами и неутолимой жаждой деятельности. Он доказывал надуманность «призрака» милитаризма, утверждал, что экспансия «никоим образом не отражается на наших институтах и политических традициях  122: «И вопрос не в том, надо ли нам прирастать, поскольку мы уже приросли, а в том, надо ли нам сокращаться».