Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914

Первым дрейфусаром можно считать Бернара Лазара, леворадикального интеллектуала и журналиста, издававшего небольшое обозрение под названием «Политические и литературные беседы» и зарабатывавшего себе на жизнь, сотрудничая в католическо-консервативной газете «Эко де Пари». Он тоже был евреем, к тому же анархистом в политике и символистом в литературе, и в его близоруких глазах за бифокальными очками, как говорил его друг поэт Шарль Пеги, «постоянно горел огонь, зажегшийся, казалось, пятьдесят веков назад». Он с самого начала сомневался в справедливости приговора, а от коменданта крепости узнал, что Дрейфус не только отказывался признавать свое предательство, но и с достойным уважения упорством настаивал на невиновности. При активном содействии Матье Дрейфуса, убежденного в невиновности брата, Лазар, преодолевая обструкцию и дезинформацию, провел собственное расследование и издал памфлет «Судебная ошибка; правда о деле Дрейфуса». Он разослал три тысячи экземпляров буклета министрам, депутатам, редакторам, журналистам и другим более или менее влиятельным особам, формирующим общественное мнение, но его свидетельства были дружно проигнорированы. Ничего не дали и визиты Лазара и Матье Дрейфуса к отдельным общественно-политическим деятелям. «Они замучили нас своими евреями», – сказал Клемансо  23. Граф Альбер де Мен, видный католик-реформатор, отказался встречаться с ними, и вождь социалистов Жан Жорес тоже не проявил заинтересованности. Социалистическая газета «Птит репюблик» 24, проштудировав памфлет, сделала типично марксистский вывод: «Забастовщики, которых каждодневно подвергают несправедливости, хотя они и не совершают предательства, должны вызывать у нас больше сочувствия, чем судьба Дрейфуса». Социалисты не усмотрели в деле Дрейфуса никаких оснований для беспокойства. В условиях классовой войны невзгоды буржуа были для них безразличны. Они считали себя антимилитаристами, а Дрейфус не только принадлежал к сословию буржуазии, но был еще и офицером. Несправедливость в отношении представителя правящего класса скорее их радовала, а не возмущала.

Тем не менее зерна сомнений, посеянные Лазаром, начали давать свои плоды, и наконец зародилось движение дрейфусаров. Памфлет привлек внимание Люсьена Эрра, библиотекаря «Эколь нормаль сюперьёр» (Высшей нормальной школы), одного из самых престижных учебных заведений. Здесь самые способные студенты под руководством самых просвещенных профессоров готовились стать учителями Франции. Эрр верил в социализм, был для студентов и другом и наставником. Во время летних каникул в 1897 году он каждый день после обеда навещал своего приятеля Леона Блюма, с которым привык обсуждать последние события. Однажды он спросил: «А ты знаешь, что Дрейфус невиновен?» Блюм не сразу вспомнил это имя, но Эрр помог ему. Блюма взволновали слова уже далеко не молодого библиотекаря: он, как и большинство французов, принял за чистую монету официальные сообщения о признании Дрейфусом своей вины. Эрр рассказал ему обо всем, что узнал, а его трактовка событий всегда звучала убедительно. «Он обладал удивительным даром влиять на наше сознание и наши мысли, – писал Блюм. – Он умел распознать правду и передать ее нам».

Забили тревогу люди, помогавшие Гамбетте основать Третью республику и дорожившие ее принципами. Среди них были сенатор Ранк, радикал и член первого правительства республики, и Жозеф Рейнах, в двадцать с небольшим лет служивший главным секретарем у Гамбетты. Племянник и зять корыстного барона де Рейнаха, обесславленного панамским скандалом, в особенности радел за праведность и честность, хотя в данном случае им двигали не столько симпатии к евреям, сколько озабоченность проявлением несправедливости во Франции. Они избрали своим лидером человека, пользовавшегося всеобщим уважением – сенатора Шерера-Кестнера, заместителя председателя сената, основателя республики, одно время редактировавшего газету Гамбетты «Репюблик Франсез».

Уроженца Эльзаса, после 1871 года обосновавшегося во Франции, назначили пожизненным сенатором, видимо, в качестве постоянного символа потерянной провинции. Истинный джентльмен, потомок одного из древнейших родов, держался всегда с рыцарским достоинством и благородством, представляя аристократию республики. Все же, когда репортер из «Либр пароль» пришел брать у него интервью и уселся в кресле, Шерер-Кестнер, презиравший эту газету, в своем негодовании, как говорили, превзошел «самого герцога Сен-Симона» 25. Не меньше возмутила сенатора информация о том, что армия умышленно скрывает свидетельства невиновности узника острова Дьявола, а автором документа, на основании которого осудили Дрейфуса, является Эстергази.

Свидетельства невиновности Дрейфуса обнаружил полковник Пикар, назначенный шефом бюро контрразведки через несколько месяцев после суда. Когда он показал их начальнику генштаба генералу Буадеффру и его помощнику генералу Гонзу, оба генерала решительно отказались возбуждать дело против Эстергази и освобождать Дрейфуса. Но Пикар не отступился, проявив необычайную настойчивость, и Гонз спросил: зачем ему нужно вернуть Дрейфуса с острова Дьявола?

«Но, генерал, он же невиновен», – ответил Пикар. Гонз объяснил: сейчас это «не имеет никакого значения», дело пересмотру не подлежит, к нему причастен генерал Мерсье, свидетельства против Эстергази недоказуемы. Пикар предупредил: все будет гораздо хуже, если семья, которая, как известно, ведет собственное расследование, узнает всю правду. Гонз заметил на это: «Если вы будете держать язык за зубами, то никто ничего не узнает».

Пикар взглянул на него с изумлением. «Но это же отвратительно, генерал. Я не желаю уносить с собой в могилу эту гнусную тайну», – сказал полковник и вышел из комнаты. Почему он так поступил? Ведь он же был таким же офицером, как и его коллеги, испытывал такое же чувство воинского долга. Но у него не было никаких корыстных интересов, личных мотивов и даже элементарного эгоистического побуждения к известности, которое впоследствии руководило многими другими персонажами этой драмы, и он действовал исключительно под влиянием обостренного чувства противления несправедливости. Возможно, он был даже антисемитом. Однажды, когда его попросили на время маневров принять в штаб резервиста Рейнаха, он отказался, заявив: «Я не переношу евреев». Дрейфус для него значил столько же, сколько Рейнах. Но ему претило то, что армия сознательно мирилась с осуждением безвинного человека. После того как он отказался прекратить попытки добиться пересмотра приговора, его отправили служить в пехотный полк в Тунис. Сосланный фактически в ссылку, он лишился возможности предать свои свидетельства широкой гласности, однако воспользовался краткосрочным отпуском для поездки в Париж, во время которой изложил факты своему другу-юристу и оставил запечатанное донесение с поручением в случае смерти передать его президенту Франции. Вскоре его свидетельства действительно получили огласку, Пикара арестовали, судили, обвинили в совершении должностного преступления и выгнали из армии. Позднее его вновь арестовали и заключили на год в тюрьму.