Валерий Замыслов - Иван Болотников (Часть 2)

- Не ходить, батько! - дружно прокричали донцы.

- Не сломить поганым казачьей воли!

- Не сломить, батько!

Казаки зашумели, замахали обнаженными саблями; что-то могучее и грозное было в их гневных и зычных выкриках.

Переждав, когда смолкнет станица, Болотников вновь поднял чарку.

- Помянем, донцы!

Болотников осушил до дна оловянную чару и спрыгнул с бочонка. Казаки тотчас хлебнули из баклажек и дружно налегли на уху.

В Родниковской станице обитало триста донцов. Домовитые казаки жили в куренях, а большинство ютилось в шалашах и землянках, не имея ни кола, ни двора. То была голытьба, самая что ни на есть воинственная и дерзкая вольница, готовая по первому зову атамана пойти хоть на край света, хоть к черту в пекло. Из голытьбы верстались дозоры и разъезды, из голытьбы подбирались казачьи сотни для степных набегов.

Прибыл из своего шалаша проспавшийся дед Гаруня. В походы он давно не ходил, однако донцы почитали его за прежние заслуги - и не только в Диком Поле, но и в Сечи, где запорожец провел не один десяток лет. Иван Гаруня был одним из тех казаков, чья острая сабля гуляла и по татарам, и по ногаям8, и по турецким янычарам9. Много видел за свою долгую жизнь старый казак. Не раз бывал он и станичным атаманом.

Казаки потеснились, усадили Гаруню подле Болотникова. Иван Демьяныч скинул с головы трухменку, повел по лицам донцов приунывшими очами.

- Сухо в баклажке, дети.

Гаруне протянули сразу несколько баклажек.

- Плесни в душу грешную.

Гаруня отпил полбаклажки и вмиг повеселел, молодцевато крутнув длинный серебряный ус.

- Знатная горилка, хлопцы.

Достал из штанов кисет и короткую черную деревянную трубку с медными насечками, насыпал в нее табаку, раскурил от уголька.

В станице "богомерзкое зелье" курили многие: наловчились от запорожцев, которых немало перебывало на Дону. Вот и сейчас тут и там потянулись над лохматыми головами повольников едкие сизые дымки.

Устим Секира, сидевший обок с Мироном Нагибой, молвил с подковыркой:

- Ну что, есаул, добра ли горилка?

Мирон поперхнулся: вечно сунется этот чертов казак!

Недавно Нагиба дюже провинился. В пролетье набежала на Родниковский городок малая татарская рать в триста сабель. Станица приняла бой, который длился от утренней зари до вечера. Удало рубился Мирон Нагиба, более десятка татар развалил своей саблей. Ночью же, вопреки приказу атамана, завалился в курень и осушил с устали полведра горилки. А чуть свет вновь набежали татары, но Мирон Нагиба, возглавлявший сотню донцов, на бой не явился. Лишившись атамана, повольники потеряли многих казаков и с превеликим трудом оттеснили ордынцев в степь. Мирона Нагибу нашли спящим в курене. Круг огневался и порешил: лишить Мирона чарки до следующего набега. А набега не было три месяца. Казаки мирно ловили рыбу, выбирались в степи на оленей и вепрей и каждый божий день попивали горилку. Мирон удрученно поглядывал на захмелевших станичников и, сглатывая слюну, уходил со смертной тоски далеко в степь, дабы не слышать веселых песен донцов. Таем же он выпить не мог: на Дону в одиночку не пьют, да и учуять могли, винный запах въедлив, его ни чертом, ни дьяволом из нутра не выбьешь. Учуют - и прощай тихий Дон. Тех, кто рушил повеленье круга, сурово наказывали. Могли из станицы выгнать, да так, что нигде тебя больше в казаки не примут. А могло быть и того хуже: в куль - и в воду. Вот и терпел казак до самого Ивана Купалы, покуда на Родниковскую станицу вновь не напали ордынцы. Тогда сабля его была самой ярой.

Круг сказал:

- Лихо бился Нагиба. Допустить к чаре.

Теперь Мирон Нагиба весело сидел у котла и блаженно потягивал из баклажки.

Но чем больше хлебали донцы ухи, тем все меньше оставалось горилки в баклажках.

Устим Секира, глянув в пустую чару, пощипал смоляные усы, малость покумекал и, прищурив глаза, обратился к Болотникову:

- Дозволь слово молвить, атаман?

- Молви, Секира.

Казак поднялся на бочонок, скинул с плеч зипун, а затем сбросил с себя и рубаху. Ухватился руками за голый пуп, скорчился, страдальчески закатил глаза.

- Аль приспичило, Секира? - загоготал Емоха.

- Приспичило, братцы. Ой, пузу мому тошно!

- Никак рожать собрался.

- Хуже, братцы. Черт в пузе завелся. Мучает, окаянный!

- Так избавься, Секира!

- Пытал, братцы. Сидит!.. А ну послухай, Бобыль.

Нечайка подошел, приложил ухо к животу.

- Сидит, донцы!

- Во! Чуете, братцы. Каково мне, вольному казаку, черта терпеть! Ой, тошно, станишники! - пуще прежнего заорал Секира.

К нему подошел Емоха, ткнул в пуп рукоять сабли.

- Дай вызволю.

- Не! Черт сабли не боится.

- А чего ж он боится?

Секира картинно подбоченился, крикнул задорно:

- А ну скажи, скажи, казаки, чего нечистый боится?

- Горилки, - изрек вдруг дотоле молчавший Гаруня.

- Горилки!.. Горилки! - громогласно понеслось по станице.

Секира молитвенно воздел руки к небу.

- И до чего ж разумное войско у тебя, господи!

Спрыгнул с бочонка и ступил к Болотникову.

- Горилки треба, батько. Иначе не выбить черта. Дозволь из погребка бочонок выкатить. Дозволь на христово дело.

Так в погребе же последний.

- Ведаю, батько. Но ужель казаку с чертом ходить?

Секира пал на колени, сотворил скорбную рожу.

- Избавь от нечистого, батько!

Болотников рассмеялся, обратился к кругу:

- Мучается казак, донцы. Избавить ли его от сатаны?

- Избавить, батько! - рявкнуло воинство.

- Кати бочку, Секира! - махнул рукой атаман.

До перетемок гуляли казаки: плясали, боролись, горланили песни... А по мглистой степи разъезжали сторожевые дозоры, оберегая станицы от басурманских набегов.

ГЛАВА 3

РАЗДОРЫ

Пленный татарин так ничего толмачу и не поведал. Не испугала его и сабля Емохи, когда тот захотел отрубить ордынцу голову. Закричал, забрызгал слюной.

- Что он лопочет? - спросил Болотников.

- Лается, атаман. Называет нас презренными шакалами и шелудивыми собаками, - пояснил толмач.

- Дерзок ордынец.

Емоха вновь подступил к татарину с саблей.

- Не пора ли к аллаху отправить, батько?

- Аллах подождет, Емоха, - остановил его Болотников. - Нам татарский умысел надобен. Неспроста юртджи в Поле лезли.

- А может, на огне его поджарить?

- Этот и на огне не заговорит.

Болотников прошелся по куреню. Упрям ордынец! Свиреп, отважен, и погибель ему не страшна.

- Уведи его пока, Емоха, и покличь мне старшину.

Вскоре в курень явились старшина - пятеро выборных от круга. Среди них был и Гаруня.

- Нужен совет, донцы, - приступил к делу Болотников. - Ордынец уперся. Ничего не скажет он и под пыткой. Как быть?

Казаки не спешили: атаман ждет от них разумного совета.

Первым заговорил домовитый станичник Степан Нетяга, пожилой казак лет пятидесяти.