Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

71. ЦигичкоВасилий Корнеевич. Майор. Командир роты «ПТР», затем первый помощник начальника штаба ПНШ-1. Имел одно ранение. Родился 28.11.1921 года в Харьковской области. Окончил Московское Краснознаменное пехотное училище (8 мес.) в 1941 году. На фронте с октября 1941 г., в батальоне с 25.12.1943 г. После войны продолжал службу в Советской Армии. Подполковник. Проживал и умер в Харькове 06.08.1994 г.

72. ЧайкаАлексей Кузьмич. Старший лейтенант, командир стрелкового взвода, парторг роты. В батальоне с 6.12.1944 года. Имеет 1 ранение и 2 контузии (последняя при форсировании р. Одер 17 апреля 1945 г.) Родился 20.5.1913 г. в Харьковской обл.

73. ЧесноковСтепан Матвеевич. Майор, командир 1-й стрелковой роты – комендант штаба. В батальон прибыл 18.01.1945 года, имел 3 ранения. Родился 28.12.1913 года в Брянской обл.

74. Шатов…Капитан. Начальник вещевого снабжения батальона. Других данных нет.

75. ШамшинАлександр Петрович. Капитан, командир стрелкового взвода. Кроме Военно-пехотного училища, окончил Партизанскую школу подрывников в Москве (3 мес.) в 1943 году. Имеет 3 ранения. Одно из последних – на минном поле Наревского плацдарма 24.10.1944 г., другое – в боях за Варшаву. Родился 24.12.1923 года в Краснодарском крае. Умер в августе 1961 г.

76. ШиповаловИван Иванович. Лейтенант, командир стрелкового взвода. В батальоне с 6.12.1944 г., имеет 4 ранения. Родился 20.12.1922 года в Алтайском крае.

77. ШелгуновВладилен Иванович. Командир взвода «ПТР», в июле 1944 г. контужен, в батальоне с августа 1944 г. Родился 24.02.1924 г в Архангельской обл. Убыл из батальона на фронтовые курсы 23.02.1945 года.

78. ЯковлевКонстантин… Капитан. Командир минометного взвода. Ранен при форсировании р. Одер в апреле 1945 года.

79. ЯнинИван Егорович (Георгиевич). Родился в 1923 г. в Саратовской обл. Старший лейтенант. Командир стрелкового взвода, заместитель командира роты. Погиб на Наревском плацдарме (Польша) 30.10.1944 г.

Фамилии офицеров-штрафников нашего батальона, погибших под Жлобином и Рогачевом, которые мне удалось установить через 60 лет, я помещаю в приложении № 5 к этому изданию. Полного списка погибших в других операциях или боях у меня нет, да и чтобы эти списки опубликовать, понадобилась бы не одна книга.

Пусть вечная память о тех, кого уже нет в живых, о погибших на поле боя и умерших после войны, послужит данью признательности и благодарности за их подвиги во имя любви к своей Родине в те далекие, но незабываемые годы. А потомкам хочу пожелать такой же безграничной любви к земле отцов и матерей своих, такой же готовности в случае необходимости встать на ее защиту, какими обладали их предшественники в годы Великой Отечественной войны.

Первые дни мира. Таинственная болезнь. Орденская история. Поезд «Берлин – Москва». Рембертув, госпиталь. Точная диагностика. Рождение сына. Лейпцигские впечатления. Мои новые начальники. Памятные встречи

Первые дни мира все-таки, несмотря на всеобщее ликование, для меня были омрачены признанием Батурина о преднамеренном решении Батова пустить мою роту на минное поле. У меня и раньше не было сомнений, что это решение заставить штрафников атаковать противника через необезвреженное минное поле было принято не без участия нашего комбата. И так было жаль тех ребят, которые погибли там. А теперь они, как шли плечом к плечу на битву с врагом, так и лежат рядом друг с другом в чужой земле, под серым чужим небом, завещав лишь вечную память и безмерную скорбь нам, боевым друзьям, и своим родным и близким. Хотя все мы понимали, что приказы отдаются, чтобы их выполняли беспрекословно, тем более – в военное время. Но понимали и то, что именно поэтому любой приказ должен быть и логичным, и разумным, и, несмотря на войну, просто человечным.

После того памятного вечера 1 мая, когда я потерял сознание в гостях у Батурина, у меня поднялась высокая температура, державшаяся три дня. К дню нашей поездки к рейхстагу она упала до нормы, а вот 9 мая снова зашкалила за 39 градусов, и я почти сутки был в бреду. Через 2–3 дня все вошло в норму. Однако с периодичностью 7–9 дней такие приступы стали повторяться регулярно. Даже сам Степан Петрович, наш общепризнанный врачебный авторитет, терялся в догадках: тяжело протекающее лихорадочное состояние и помрачение сознания схожи с признаками сепсиса (заражения крови). Но снижение жара через 2–3 дня и почти нормальное самочувствие да еще странная периодичность такой лихорадки совершенно не характерны для сепсиса.

Я старался не провоцировать эти приступы, полагая, что их тяжесть может зависеть от самых малых доз легкого вина. И когда мы, «одерцы», получили ордена за форсирование Одера, я участвовал в торжественном ужине по этому поводу, но к рюмке даже не прикоснулся.

А тогда все мои взводные получили кто «Невского», кто «Хмельницкого», а я и Николай Слаутин, заменивший меня после ранения, ордена боевого Красного Знамени. Одновременно с этим «обмывали» и новые звания. Федя Усманов, например стал капитаном, чему мы все были очень рады. Ребята, чтобы их ордена хорошо блестели, натирали их оксидированную, черненую поверхность ртутью (из разбитого по этому случаю обычного градусника). Но на ордене Красного Знамени таких черненых деталей всего два маленьких изображения плуга и молота на белом эмалевом фоне, остальные все позолоченные. И доброхоты из кавалеров других орденов решили и наши ордена «подновить». Получилось так, что ртуть, попав на позолоченные поверхности, мгновенно превратила тонюсенький слой позолоты в амальгаму серебристого цвета. И орден стал не золотым, а серебряным.

Много лет, чтобы орден был похож на себя, я покрывал все побелевшие его части бронзовой краской. И только спустя семь лет, когда я уже учился в Ленинградской Военно-транспортной академии, кто-то надоумил меня написать письмо в Верховный Совет СССР с просьбой заменить мне пришедший в негодность орден. Надежды на замену, честно говоря, у меня не было, но буквально через неделю я получил правительственное письмо за подписью Председателя Верховного Совета СССР Николая Михайловича Шверника. В нем мне было рекомендовано сдать орден для ремонта в Ленинградский Монетный двор, а его директору предписывалось отремонтировать орден «с расходом драгметалла за счет фондов Верховного Совета».

Сдал я орден, и буквально через пять дней мне вернули его с восстановленной позолотой и черными плугом и молотом. Я даже засомневался, тот ли орден мне вручили или совсем новый. Но когда посмотрел на номер, вычеканенный на обратной стороне, то увидел знакомую, едва заметную царапинку. Значит, это мой, родной, кровный, «одерский». Так с тех пор он и блестит на моем мундире нетускнеющей позолотой.