Арман де Коленкур - Наполеон глазами генерала и дипломата

Император слушал меня с большим вниманием и даже с удивлением. Он казался очень озабоченным; довольно долго он хранил молчание. Мне казалось, что мои слова произвели на него глубокое впечатление, так как его лицо и осанка все время были очень суровыми, а теперь его черты приняли открытое и благосклонное выражение. Он, казалось, и выражением своего лица и своими вопросами хотел ободрить меня. Он стал говорить об обществе, об армии, об интендантстве и даже об императоре Александре без того раздражения, с которым до сих пор упоминал его имя. Император был даже в этот момент весьма благосклонен ко мне и сказал мне какую-то любезность по поводу моей служебной деятельности. Я, со своей стороны, уверял его, что он ошибается насчет императора Александра и насчет России; не следует судить об этой стране на основании того, что говорят некоторые лица, а об ее армии — на основании того, что он видел при Фридланде; находясь под угрозой уже в течение года, там взвесили все шансы, а следовательно, и шансы нашего успеха.

Внимательно выслушав меня, император перечислил мне, какими он располагает силами и средствами. Как только он взялся за эту тему, я уже больше не сомневался, что нет никакой надежды на мир, так как этот военный подсчет кружил ему голову. И в самом деле, он в заключение сказал мне, что хорошее сражение окажется лучше, чем благие решения моего друга Александра и его укрепления, возведенные на песке; это был намек на фортификационные работы, производившиеся в Риге и на Двине.

Он заговорил затем об испанских делах и при этом с недовольством отозвался о своих генералах и о тех задержках, которые приходилось терпеть в Испании. Он сказал, что эти новые затруднения являются результатом неловких действий короля — его брата — и генералов, но эти затруднения скоро кончатся. Он старался убедить меня в том, что мог бы добиться там конца в любой момент, но тогда англичане напали бы на него в других местах и, может быть, даже в самой Франции. Он делал отсюда вывод, что, пожалуй, лучше, чтобы они это делали в Португалии. Потом он вновь перешел к императору Александру.

— Он человек фальшивый и слабохарактерный, — повторил он.

— Он упрям, — ответил я. — Его склонный к примирению характер приводит к тому, что он легко уступает по некоторым вопросам, которым он не придает большого значения, но в то же время он очерчивает круг, за пределы которого не выходит.

— У него византийский характер, он человек фальшивый, — еще раз сказал император.

— Несомненно, — ответил я, — он не всегда говорил мне все, что думал; но то, что он благоволил мне сказать, всегда подтверждалось, а то, что он обещал через меня вашему величеству, он выполнял.

— Александр честолюбив; у него есть цель, которую он скрывает, ибо желает войны; он желает ее, говорю вам, так как он отказывается от всех предлагаемых мною соглашений. У него есть тайный мотив: неужели вы не смогли распознать этот мотив? Повторяю вам, что у него есть другие мотивы, кроме Польши и Ольденбурга.

— Одних этих мотивов и присутствия вашей армии в Данциге было бы достаточно. Кроме того, он может, бесспорно, разделять те опасения, которые внушают всем кабинетам перемены, произведенные вашим величеством после Тильзита и в частности после Венского мира. Хотя об этом со мной и не говорили определенно, я мог, однако, заметить, что эти опасения заставляли задуматься русское правительство в такой же мере, как и другие.

— Какое дело до этого Александру? Это происходит не у него. Разве я не сказал ему, чтобы он забрал Финляндию, Молдавию и Валахию, которые вполне ему годятся? Разве я не предлагал ему разделить Турцию? Разве я не заплатил ему 300 миллионов за войну с Австрией?

— Да, государь, но эти соблазны не помешали ему, несомненно, видеть, что ваше величество наметил с тех пор вехи для других перемен и хочет заводить в Польше свои порядки.

— Вы фантазируете, как он. Еще раз повторяю, я не хочу воевать с ним, но надо, чтобы он выполнял принятые на себя обязательства и закрыл свои прилавки перед англичанами. Какие это перемены так его пугают? Какое дело до них России, находящейся на краю света?

— Об этом он не говорил со мной.

— Я не мешаю ему округлять свои владения в Азии и даже, если он хочет, в Турции, лишь бы он не прикасался к Константинополю.

Он недоволен тем, что я владею Голландией [62] После отречения голландского короля Людовика Бонапарта (1778—1846) (брата Наполеона) Наполеон декретом от 9 июля 1810 г. присоединил Голландию к Французской империи. . Это затрудняет ему зай мы, в которых он нуждается.

— Присоединение ганзейских городов, организация великого герцогства Франкфуртского, которая означает, что ваше величество сохранит за собою Италию, передача Ганновера Вестфалии [63] Присоединение ганзейских городов было произведено сенатус-консультом 13 декабря 1810 г. Великим герцогом Франкфуртским был назначен курфюрст Майнца Дальберг. 1 марта 1810 г. Наполеон назначил Евгения Богарнэ наследным великим герцогом Франкфуртским, обеспечивая ему это герцогство по смерти Дальберга. Ганновер, переданный в 1806 г. Пруссии, был 14 января 1810 г. присоединен к Вестфалии. — все эти перемены, произведенные во время мира, возвещенные в виде окончательных мероприятий, затрудняют и отдаляют мир с Англией. Они, следовательно, бьют по самым дорогим интересам России, но не заставят ее начать войну.

— Значит, для того чтобы понравиться Александру, я должен терпеть, чтобы англичане и мой брат предписывали мне законы? Румянцев знает, что я сделал все, чтобы побудить Англию к миру. Лабушер несколько раз ездил в Лондон, причем ездил даже в качестве представителя голландцев [64] Лабушер, крупный французский коммерсант и финансист, зять и компаньон английского банкира Бэринга, ездил в Лондон в феврале 1810 г. и вел переговоры с английским министерством иностранных дел. . Должен ли я позволить наводнять северную Германию английскими товарами?

— Временный характер этих мер произвел бы впечатление политического шага, но их окончательный характер и продвижение на север целых армий вместо нескольких батальонов для подкрепления таможенной стражи — это вызвало испуг.

— Вы не дальновиднее Александра, который одержим страхом. Именно эти меры, которые вы порицаете, отнимают все надежды у англичан и принудят их к миру.

Этот разговор продолжался еще долго. Император перескакивал с одного вопроса на другой и после длительных перерывов вновь возвращался к тем же темам, — несомненно для того, чтобы проверить, буду ли я давать те же самые ответы. Пожалуй, он никогда еще не предавался более серьезным размышлениям, если судить по его озабоченности и по тем долгим паузам, которые прерывали эту беседу, продолжавшуюся пять часов.