Арман де Коленкур - Наполеон глазами генерала и дипломата

Пожар распространился до такой степени, что весь север и большая часть западной стороны города, через которую мы вступили в Москву, прекрасный театральный зал и все крупные здания этой части города были совершенно уничтожены. Мы находились среди моря огня, а западный ветер продолжал дуть по-прежнему. Пожар усиливался, и нельзя было угадать, где и когда он остановится, потому что не было никаких средств локализовать его. Огонь перекинулся за Кремль. Но река должна была спасти восточную часть города.

К четырем часам дня пожар еще продолжался, и император думал, что эта катастрофа могла быть частью комбинации, связанной с какими-либо маневрами неприятеля, хотя частые донесения Неаполитанского короля и утверждали, что неприятель продолжает свое отступление по Казанской дороге; ввиду этого император отдал приказ о выступлении и запретил оставлять что бы то ни было в городе. Для ставки был предназначен дворец в Петровском на Петербургской дороге — увеселительный дворец, где останавливались императоры перед своим торжественным въездом в Москву, когда они приезжали для коронации. Из-за огня и ветра нельзя было проехать туда прямым путем. Пришлось кое-как среди обломков, пепла и даже среди пламени проехать через сожженную уже западную часть города, чтобы добраться до окраинных предместий. Мы достигли дворца лишь глубокой ночью и оставались там также и на следующий день.

Тем временем пожар продолжался с новой силой. Часть района, простирающегося от Кремля до Петровского, в котором разместились генеральный штаб и гвардия, была, однако, спасена. Император был очень задумчив: он не говорил ни с кем и вышел лишь на полчаса, чтобы осмотреть дворец изнутри и снаружи. Во время пребывания в Петровском он принял только князя Невшательского; князь воспользовался случаем и изложил все те соображения, которые ему внушил пожар, пытаясь убедить императора сделать выводы и не оставаться долго в Москве. Кому это жестокое зрелище не внушило бы предчувствия других несчастий!

В различных казенных и частных зданиях были заложены фитили, изготовленные на один и тот же лад; это факт, которому я был свидетелем наряду со многими другими лицами. Я видел эти фитили там, где они были приготовлены; многие из них были принесены и показаны императору. Фитили были найдены также и в предместье, через которое мы вступили в город, и даже в спальной в Кремле. Дюронель, герцог Тревизский, граф Дюма и многие другие видели их при въезде в город и были настолько удивлены, что призадумались, но в конце концов они не придали этому особого значения.

Показания полицейских солдат, признания полицейского офицера, которого задержали в день нашего вступления в Москву, — все доказывало, что пожар был подготовлен и осуществлен по приказу графа Ростопчина. Полицейский офицер, которого барон Лелорнь [162] Лелорнь, барон Идевиль (1780—1852) — аудитор государственного совета, секретарь-переводчик при императоре Наполеоне, жил раньше в Москве и прекрасно ее знал. нашел в городе, когда искал там депутацию, о которой спрашивал всех его величество, оказался человеком простодушным; он знал все подробности и был весьма искренен в своих признаниях, которые подтвердились во многих отношениях; обо всех приготовлениях к пожару он сообщил такие подробности, которые не оставляли больше никаких сомнений насчет приказов, отданных губернатором. Эти признания пролили тогда самый яркий свет на все дело.

Из нескольких поджигателей, которых предали суду, одни были казнены, а другие оставлены в тюрьме, по выражению императора, — как несчастные жертвы своего повиновения начальникам и приказам взбесившегося безумца. Полицейский офицер, которым в первый момент за отсутствием лучшего источника Лелорнь пользовался для разнообразнейших справок, был вначале так напуган, что казалось, будто он слегка тронулся. По крайней мере так можно было подумать, судя по его сообщениям. Его признания казались бредом сумасшедшего; на них не обратили тогда внимания. Несчастный довольно долго прозябал на гауптвахте, куда его посадили, когда надобность в нем миновала. После пожара вспомнили, что он предвещал его в первый же день; вспомнили также, что, когда начался в первую ночь небольшой пожар, который приписали неосторожности на бивуаках, расположенных слишком близко от деревянных домов предместья, этот офицер воскликнул, что очень скоро будет много других пожаров, а когда начался большой пожар, он стал кричать, что будет уничтожен весь город и что на этот счет даны соответствующие распоряжения. Другими словами, все его предсказания, которые, как казалось, объясняются умственным расстройством этого человека, оправдались; тогда его допросили снова. К тому, что он уже сказал и что говорили также различные поджигатели, которых полицейские офицеры собирали накануне отъезда губернатора Ростопчина в определенном месте (захваченный нами офицер указал это место, а другие допрошенные подтвердили его указание), он прибавил, что они получили приказ приготовить все для пожара; им предписали держаться наготове, чтобы быть в состоянии осуществить поджог, как только они получат соответствующее распоряжение; затем начальники каждый раз, то есть при каждой встрече, назначали своим унтер-офицерам новые свидания для получения от них отчетов; в день исполнения приказа в определенный час (указанный допрошенным нами офицером) каждый начальник получил распоряжение и передал его дальше унтер-офицерам своего участка; пожарные насосы были эвакуированы вместе с пожарными, а те, которые нельзя было увезти, были приведены согласно полученному приказу в негодность и поставлены подальше.

Еще до вступления в Москву у императора возникала мысль не оставаться там. Пожар и его последствия, то есть гибель части продовольствия, должны были как будто побудить императора последовать этому намерению. Вполне естественная мысль, что русские не пожертвовали бы своей столицей, если бы собирались вести переговоры о мире, также должна была разъяснить ему положение. Одно время казалось, что этот довод, как и ряд других, приводившихся ему немногими лицами, с которыми он говорил тогда о своих делах, а также соображения, бесспорно приходившие в голову ему самому и без нас, побудят его принять соответствующее решение; это было во время пребывания в Петровском и даже в первые моменты по его возвращении в Кремль. В самом деле, все было готово для отступательного движения, и князь Невшательский один момент надеялся на это. Но постоянные донесения Неаполитанского короля об упадке духа в русской армии и его обещания, которые он надеялся осуществить, быстро внесли изменения в намерения императора. Король по-прежнему считал, что русская армия бежит по Казанской дороге, что солдаты дезертируют, армия разлагается, казаки готовы ее покинуть, а многие из них склонны даже присоединиться к победителю.