Леонид Мацих - Легенды таинственного Петербурга

В 1850 году 25 лет от роду в братство вступил молодой дворянин Иван Елагин. Впоследствии он в «Повести о самом себе» писал, как посещал ложи, охотно и искренне пытаясь вникнуть в суть масонства, но был огорчен, увидев, что многие братья «…нерадивы в учении, понеже работы почитали совершенною игрушкою, для препровождения праздного времени выдуманного». Хуже того, масонство стало казаться ему «игрой людей, желающих за счет вновь приемлемого забавляться, иногда непозволительно и неблагопристойно». Вместо ответов на вопросы о сущности бытия и смысле жизни молодой Елагин нашел, что братья только и умеют, что «при торжественной вечере за трапезой несогласным воплем непонятныя реветь песни и за счет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Бакху». Все это было Ивану Перфильевичу хорошо знакомо и им отринуто. Он искал теперь «учения, преподаваний нравственных».

Иван Перфильевич покинул ложу и продолжил жизнь екатерининского сановника. Он возглавлял Комиссию о вине и соли (поступления от торговли этими товарами составляли существенную долю государственного бюджета). Понятно, какие возможности для злоупотреблений открывала эта должность. В лице Елагина Екатерина нашла чиновника делового, честного и неподкупного. Она писала о нем: «Он хорош без пристрастия (без лести)». Елагин занимал целый ряд видных придворных должностей. Однако подлинного расцвета его административный талант достиг, когда он занял должность управляющего придворными театрами. Надо отметить, что театр для императрицы был гораздо большим, чем храм Мельпомены. Екатерина самолично писала пьесы, разумеется, всегда под псевдонимом, с успехом шедшие на сценах московских и питерских театров. Елагин, как и секретарь Ее Величества Храповицкий (тоже масон), был допущен в святая святых. Царица делилась с ними творческими замыслами и зачастую просила закончить или дополнить то или иное произведение. Зная о том, что Елагин приглашался к письменному столу императрицы, многие вельможи осаждали его просьбами подать ей на рассмотрение ту или иную бумагу. Таким образом, роль Елагина в управлении империи была значительной. Недаром в одном из своих писем ему Екатерина шутливо подписалась: «Канцлер господина Елагина».

Елагин был богат, влиятелен, вхож в лучшие дома Петербурга, обласкан императрицей, но «ненасытимый червь любомудрия» не давал ему покоя. Сам Елагин пишет: «Сие рассуждение завело меня в новое о масонстве размышление. Стал я думать, нет ли в нем чегонибудь им, яко знающим, притягательного, а мне, яко невежде, сокровенного?» Он стал искать людей, «состарившихся в масонстве», и, продолжает он: «Господь по великой милости Своей послал мне наставников». Елагин имеет в виду двух людей, сыгравших в его жизни значительную роль. Один – германский аристократ, сторонник немецкой системы «слабого наблюдения» в масонстве Иоганн фон Рейхель, впоследствии ставший его соперником. Вторым был его искренний и сердечный друг, крещеный польский еврей доктор Станислав Эли. Иван Перфильевич был человеком образованным, он превосходно владел немецким, английским, французским языками, много переводил. Но латынь он знал неважно, а греческий и древнееврейский были ему вовсе неведомы. Источники же мудрости, по мнению Елагина, были заключены именно в текстах на древних языках. Эли стал для него главным толкователем эзотерических текстов. Он открыл для него окно в мир «мудрости сокровенной»: сочинений древних и средневековых мистиков, алхимиков, текстов Каббалы.

Елагин хотел сделать труды древних мыслителей достоянием своих современников. Он замыслил издать пятитомный фундаментальный труд под названием «Учение древнего любомудрия и богомудрия, или Наука свободных каменщиков из разных творцов светских, духовных и мистических собранная и в пяти частях предложенная». Согласно плану автора, первая книга содержала историческое обозрение от Адама, Ноя, Авраама до рыцарских орденов Средневековья и различных «систем и училищ» Нового времени. Вторая книга должна была рассматривать Талмуд, Каббалу, учение о Сефирот и именах Божьих. Третья – объяснение первых четырех степеней масонства, четвертая – объяснения пятой, шестой и седьмой степени. Пятая книга должна была содержать «доказательство, что есть Бог», тайну Творения, Воплощение Слова и падение человека. В заключение было обещано «показание» о Суде, Воскресении и Новом Иерусалиме. Елагин начал читать свое сочинение избранным братьям на заседаниях Капитула Феникса в 1786 году. Увы, грандиозный план остался неосуществленным: написаны были только три части в черновом варианте, четвертой нет вовсе, к пятой есть лишь отдельные наброски. Иван Перфильевич явно недооценил масштаб стоящей перед ним задачи. Но сам замысел как таковой не может не вызвать восхищения!

В 1770-е годы Елагин возвращается в ряды братьев. Он не стал бороться с негативными, на его взгляд, явлениями в российском масонстве того времени, а решил учредить сообщество лож, где все должно было полностью соответствовать его представлениям. Иван Перфильевич был сторонником шведской системы «строгого наблюдения» и начал с наведения порядка и установления дисциплины. Он лично возглавлял ложи «Музы» и «Урания» (в античной мифологии Урания – муза астрономии, ее атрибуты – небесный глобус и циркуль). Он видел свои ложи путеводной звездой для всех масонов Российской империи и желал их объединить «под своей рукой». Елагин прилагал для реализации своего замысла поистине титанические усилия. Он писал сотни писем братьям, состоящим в других ложах, уговаривал, льстил, угрожал, переманивал. Используя свой немалый опыт царедворца и придворного интригана, он добился того, что в 1782 году на Вильгельмсбадском (Германия) конгрессе европейского масонства ему было даровано звание Великого Мастера провинциальной ложи России. Это означало международное признание самостоятельности, авторитета и заслуг российского масонства.

Вернувшись на родину, Елагин повесил жалованную грамоту на самом видном месте в своем кабинете. Сторонники Ивана Перфильевича ликовали. Они сравнивали это достижение с дарованием автокефалии Русской православной церкви. Но, увы, и после этого у него оставались противники, не желавшие централизации лож в России и не признававшие в Елагине «самодержца и диктатора», каковым, как они писали, он себя самовольно назначил. В конце концов Елагин был вынужден примириться с тем, что вольнолюбивые каменщики не терпят единоначалия и желают, чтобы каждая «ложа была сама по себе и каждый брат наособицу».

Иван Перфильевич оставался верен братству до конца своих дней, даже в лихие 1790-е, когда после Французской революции 1789 года на российских масонов посыпались облыжные обвинения и обрушились репрессии. Августейшая правительница, увы, сменила милость на гнев, а многие братья предпочли прервать свои отношения с орденом.