Array Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)

Отведя несколько покрывало от лица, она пристально вглядывалась в меня большими серыми все еще прекрасными глазами. «Как тебя зовут?» – быстро спросила она. Я сказала. Она покачала головой: «Это имя не приносит счастия, я не знала ни одной счастливой женщины, носящей его. Но тебе так много дано, – продолжала она после небольшой паузы. – Если ты будешь держаться истины, ты найдешь путь, помни одно – в мире надо жить, как в пустыни, и помнить три правила: считай себя за ничто, не имей своей воли, найди себе руководителя и подчинись ему в смирении – тебе руководитель дан, должна его крепко держаться». – «Я такого не знаю», – сказала я. «Он есть, – нетерпеливо воскликнула Лохтина, – говорю тебе, что он есть, должна меня слушать, нельзя меня не слушать, повторяй сейчас же – прости Христа ради!» Я повторила. Взяв с маленького столика ножницы, Лохтина принялась резать на длинные полосы лежавший на ее коленях светло-розовый кусок атласа. Сзади меня потрескивали в печке сырые поленья. Сложив на коленях руки, сидела немного сгорбившись Муня и смотрела перед собою мигающими своими кроткими глазами. Я поглядела на стену над постелью Лохтиной – она вся разубрана ветками вербы, маленькими разноцветными иконами и пучками лент, в головах Лохт. горела лампада. Поясной портрет Р. стоял на постели, прислоненный к стене. Заложив руку за пазуху, Р. поглядывал на нас прищуренным запрятавшимся взглядом. Щелкали ножницы, и росла кучка разноцветных лоскутьев. Завитый лентами посох с крестом наверху стоял в изголовье постели, а на столике рядом большая корзина ландышей, рядом лежал пучок незажженных восковых свечей. «Вот все вы такие, – заговорила наконец Лохтина, – вам путь прямой дается, а вы идете окольным и даже не замечаете этого. Все равно как если бы я тебе сказала, подойди к окну, видишь, какая здесь прямая до него дорога, а ты пошла бы раньше к печке, ее попробовала бы сдвинуть, потом шкафом бы занялась и, видя, что это не удается, пошла бы наконец туда, с чего надо было начать. Говорю тебе, ходи каждый день к отцу. Ну обещай». – «Не могу, – сказала я, – ведь все равно не сдержу». – «Да знаешь ли ты? – яростно стукнув маленьким сухим кулаком по ножницам, крикнула Лохтина. – Что он может тебе дать? Зачем ты остаешься слепой?» Дверь приоткрылась, и чей-то женский голос позвал Муню, она встала и вышла. Нагнувшись над постелью, я спросила быстро: «Ну а вы, нашли вы то, что искали. Не жалеете вы о прошлом?» Наклонив голову на грудь, она повторяла беззвучно: «Нет, нет!» Но вдруг, как бы в приливе неудержимого восторга, подняла руки вверх и крикнула звенящим исступленным криком: «Да! да! да! нашла, нашла! и счастлива безумно, бесконечно, невозможно счастлива! Я знаю, знаю, а вы кроты слепые, не видите ничего, бога прозевали вы!!»

Вошла Муня и села на прежнее место, Лохтина смолкла, потом резко спросила меня: «Почему ты не ходишь каждый день к отцу». – «А что там делать?» – сказала я, она с негодованием откинулась на подушки. «Конечно, – презрительно заговорила она, отчеканивая слова, – если ты ищешь у него развлечения или подводишь его под уровень общепринятой морали, то ты никогда у него ничему не научишься. Там, где у всех пьянство и разврат, у него подвиг, знаешь ли ты, что когда он пляшет – он молится, в нем вся Россия. Вот сейчас сию минуту ступай, проверь и увидишь, что он знает все, все, что мы с тобою говорим». Я не ответила ничего. Лохтина опять нетерпеливо стукнула кулаком по ножницам: «Погляди только на нее, Мунька, какая маловерная. Да понимаешь ли ты, как велик дух, его дух, Бог!!» – Она подскакивала на постели и почти кричала. «Может быть, вина тут моя, – сказала я, – но я никогда не ощущала никакого особого духа в Григ. Ефим.». Лохтина как-то странно усмехнулась и поглядела на меня пристально. «Все дело в вере, – медленно заговорила она. – Помнишь, как сказано в Евангелии, что не может быть сразу горькой и сладкой воды в источнике? Так как же ты хочешь, чтобы человек, владеющий высшей благодатью, давал ее одним, а другие бы ее не замечали? Вот я тебе скажу сейчас, скажу, был такой случай, у меня в деревне гостил монах от<���ец> Сергий, я его очень уважала, очень, большой в нем дух, большой святой, святой. Трапезу у меня всегда благословлял. А тетка моя, ветер у нее в голове, пустая, пустая бабенка, говорит: «У твоего монаха чертики, чертики в глазах прыгают». А мы молились с ним, хорошо молились, и благословлял меня, и беседы духовные вел, а ей ничего, ничего. Раз после обеда, и вино пили за обедом, ушли они с матерью и теткой в сад, а потом тетка приходит, хохочет, хохочет и говорит: Он мне сказал, что девчонок бы надо сюда подманить, когда хозяйка спать ляжет». А кто виноват? Она, она, все она, она со скоромными мыслями все время вертелась около него и искушала св<���ятого> отца. А я ничуть, ничуть не изменилась к нему и была права, права, высокой жизни человек, к Семену Верхотурскому вместе ездили на пароходе, всех пассажирок поучал, всю ночь с ними просиживал, не спал, не спал. Маловерные искушаются, а кто хочет быть силен, должен терпеть. Терпи, терпи, все терпи, все, все!!» – «До какого же предела?» – не удержавшись, перебила я ее. Она наклонилась, засматривая мне в глаза горящим взглядом, потом откинулась назад, воскликнув высоко по-кликушечьи: «Беспредельно!!» – «А от какого же человека все можно стерпеть?» – сказала я. «Когда он Бог, вот когда, – крикнула Лохтина. – Бог, бог, сошедший на землю. Падите ниц, сам бог сошел к нам!» Задыхаясь, она замолчала, и мы молчали, потом она подняла голову и слабо сказала: «Христос спаси и помилуй». Очевидно, это был отпуск, потому что Муня встала и сделала мне знак идти.

Наверху, в столовой, нас ждала за чайным столом Люб. Валериан., на особом кресле рядом с нею хрипя сопел ужасный монстр бульдожьей породы с провалившимся носом и параличом задних лап. Все члены семьи Головиных чувствуют к нему чрезвычайную нежность, а он вечно возится со старческими ревматизмами и хроническим насморком, а на все ласковые слова только ворчит и хлюпает слюнявой пастью. «Ну как? побеседовали с Ольг. Влад.? – спросила, наливая чай, Люб. Валер. – Я очень ее люблю, но, между нами, она часто приводит меня в полное отчаяние, от нее постоянно надо ждать каких-нибудь сюрпризов. Вообразите себе, вот, напр<���имер>, такой случай. Оль. Влад. по какой-то мне непонятной причине возвеличила мою кухарку. На днях я купила для Ольг. Влад. лент, Маруся так просила, так просила, 20 руб. отдала, принесла, говорю: «Вот вам ленты, Ольга Влад.». И что же вы думаете? она эти ленты взяла и кухарке отдала. Ну на что кухарке ленты? Удивительно! На той неделе был у меня преосвященный, так мы радовались, и мамаша, и я, и Оля, сидим в гостиной, беседуем – вдруг дверь открывается, появляется О. В. во всем своем параде и в ротонде и начинает неистово кричать: «Бог на кухне, а архиерей в гостиной!!» Кричит, плюется – вообразите наше положение. Потом ушла к кухарке, у нее комнатка вот там наверху, – указала она на стеклянную дверь, через которую видна была витая лестница наверх, – и теперь кушает только с кухаркой, и обедает, и ужинает, а в столовую не ходит. Может быть, я действительно слепа, и кухарка моя подвижница, хотя, entre nous [48] Между нами ( фр. ). , она всегда приписывает мне к счетам, но все же зачем такие эксцессы, это просто ненормальность какая-то». Муня смотрела своим светлым мигающим взглядом на бисерную бахрому висячей лампы. «Ольга Влад. жизнию своею все искупила, – ни к кому собственно не обращаясь, сказала она очень тихо. – Она взяла самый трудный подвиг – юродства. Мне кажется, что всякий, кто хотя немного знал Ольгу Влад., должен понять, что труднее всего было ей настолько пересилить себя, чтобы выносить все унижения. Родные дети и те от нее отказались, по участкам ее таскали, за сумасшедшую считают, издеваются всячески. А она счастлива, она у истины. Если бы не было Ольги Влад., для меня Григ. Еф. никогда не стал бы тем, чем теперь: они удивительно дополняют друг друга». – «Но позволь, Маруся! – сказала Люб. Вал., и на щеках у нее показались пятна, что всегда означало сильное волнение, – Ольга Влад., без слов, человек большого духа, но зачем же так утрировать и афишировать свою духовность. Это признание ее Григ. Ефим. богом – ведь это же абсурд, это что-то кошмарное: нанимать извозчика и ехать к богу на Гороховую. Нет, слава Создателю, у меня есть мой бог в небесах, и я не могу есть с ним уху из одной миски. Гр. Еф. прекрасный человек, но он человек, и ест, и пьет, как все другие люди, а некоторые его поступки прямо недопустимы…» Муня мучительно улыбнулась и сказала кротко: «Ну, мама, не надо, мамочка!» – «Почему же, если вы думаете, что поведение Ольги Влад. нравится Гр. Еф., он так обращается с ней?» – спросила я. Муня печально покачала своей светлой головкой: «Это все надо понимать духовно, так же как и одежду Ольги Влад., ведь все, что на ней надето, имеет особый смысл, бывают дни, когда она в ботиках его лежит, а то в сапогах или в рукавицах – все это означает разное и слова так же.