Лев Прозоров - Как утопили в крови Языческую Русь. Иго нового Бога

И все эти приметы – сбываются, а пренебрегший ими (как, собственно, христианину и надлежит поступать) князь терпит поражение и попадает в плен.

Далее, по поучениям, толкующий сны за одно только это будет осужден вместе с самим сатаной (!), если только не покается: «иже бо сониемъ и мечтаниемъ веруяй, безо инаго греха съ диаволомъ осудится, яко еговъ слуга». В «Слове…» великий князь видит сон, просит у бояр истолковать его и получает правдивый ответ.

Тягчайший грех – путать тварь с «Творцом», поклоняться ей, почитать Солнце, реки, стихии. «Но ты (человек) Того (бога) оставив, рекамо и источникам требы полагаеши и жреши яко богу твари бездушной».

Ещё в XIV веке «Слово святого Кирилла» наставляло читателей: «А не нарицайте собе бога на земли, ни в реках, ни в студенцах, ни на воздусе, ни слнци (в солнце)». Строгие исповедники требовали у духовных чад покаяться: «Не называл ли тварь божию за святыни: солнце, месяц, звёзды, птицы, рыбы, звери, скоты, сада, древо, камение, источники, кладезя и озёра?»

Это опять-таки происки «врага рода человеческого»: «вельми завидитъ дiаволъ родоу человеческомоу… и въ тварь прельсти веровати: в слнце и въ мсць и въ звезды».

В знаменитом «плаче Ярославны» супруга князя взывает [46] Любопытно, что в поэме сказано: Ярославна плачет на стене, «аркучи». Это слово переводчики торопливо и совершенно разделили надвое «а ркучи». Между тем перед нами очень древнее слово – оно имеет созвучие даже в санскрите, языке древних Ариев. Там «аркати» означает именно молиться. Отсюда же и северорусское диалектное «аркаться» – браниться. Естественно, такой смысл древнее обозначение языческой молитвы получило уже под влиянием христианства, когда само поминание древних Богов – «бесов» – превратилось в брань-чертыхание. Отсюда же и прославленная Аркона на острове Рюген (Руян, Буян, Рус), попросту – «Мольбище». с городской стены к Солнцу, Ветру (воздуху) и Днепру Славутичу (реке), просит их за мужа, величает так, как христианину, тем паче христианскому правителю, пристало бы именовать лишь Христа – «господине», – и молитва её вознаграждена, князь спасён и от смерти, и от плена.

Вспомним – «Игореви князю Богь путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую». Христианский-то бог за молитвы «твари», за величание Господами Солнца, Реки и Ветра должен бы сурово наказать – а здесь некий Бог эту молитву исполняет. Да и сам Игорь чествует речку Донец – а Донец помогает ему в ответ.

Кстати говоря, в беседе бегущего из половецкой неволи князя с Донцом Игорь осуждает речку Стугну, не в пример помогающему Игорю Донцу погубившую молодого «уношу князя Ростислава». Погибшего юного князя вместе с его матерью оплакивает вся Природа: «уныша цветы жалобою и древо съ тугою къ земли преклонилося».

Вот только у христиан был свой взгляд на то, кто и почему погубил юного князя! Вернее даже будет сказать – за что.

А дело было так Юный Ростислав Всеволодович направлялся из Киева в свой первый поход на половцев. Проезжая днепровским берегом, повстречал монаха Киево-Печерской лавры, на мелководье мывшего посуду для монастырской трапезной.

Князь этой встрече вовсе не порадовался – уже тогда встреча с монахом или священником стала считаться на Руси дурной приметой (вспомнив прочтённое, читатель, полагаю, не станет этому сильно изумляться).

«Аще кто бо усрящеть (встретит) черноризца, то возвращается», – сетует автор «Повести временных лет», сам монах, так сказать, из первых рук знакомый с проблемой. Юный князь возвращаться не стал, но раздосадован был крайне. Первый же поход – и вот такое, с позволения сказать, благое предзнаменование! Надо ж было чернорясому выползти именно в это время!

Слова, которые услышал печерский чернец от князя, менее всего походили на приветствие смиренного духовного сына. Вполне, впрочем, возможно, что, кроме простого раздражения, князем двигала вера в обережную силу матерной брани – наследницы заклятий культа плодородия.

Ещё в начале XX века среди православного крестьянства бытовало убеждение – мол, ежели нечисть досаждает и крестное знамение её не страшит, надо… обложить её, проклятую, по матушке, да поядрёнее. Обязательно поможет.

Монах – его звали Григорий – попытался унять разбушевавшегося князя, возможно, в духе «Слова… о веровавших в сречу и в чох»: «Кто… смрадит (оскорбляет) мнишеского чина и образа, той бо посмражает… ангела божия понеже мниси подобие носят ангельского образа».

Грозил карой Христовой. Увещевания, однако, оказали противоположный эффект. Окончательно разгневавшийся Ростислав повелел свите утопить Григория, что и было исполнено – Днепр-то был под боком.

Встреча с монахом действительно оказалась для князя роковой – первый поход стал для юноши последним. Он утонул в водах той самой Стугны на переправе. Естественно, христиане восприняли эту гибель как заслуженную божью кару – ещё бы, поднять руку на монаха, земного ангела!

А вот создатель «Слова…» через сто с лишним лет безо всякого, в общем, повода вспоминает эту историю, совсем по-другому расставляя акценты. Ангелом в его описании выглядит скорее не утопленник Григорий, вовсе не упомянутый.

Ладно ещё, когда по горячим следам о Ростиславе сожалел летописец его клана, Всеволодовичей. Но ведь во времена «Слова…» раздор Всеволодовичей и «хороброго гнезда» Олега Святославича, воспеваемого автором «Слова…», насчитывал уже более ста лет – к чему ж вдруг поминать, да ещё столь прочувствованно, давнюю смерть кровника своего героя? Убийцу христианского мученика?

Причём и в смерти-то его, оказывается, виноват не обходимый молчанием Христос, и уж тем более не сам юноша-князь, – виновата река Стугна.

Читатель, а вы поверите в христианство автора, оплакивающего безвременную погибель, ну, скажем, великого поэта и актёра Нерона? Вот и мне тоже что-то не верится…

Но есть и ещё более суровое подтверждение нехристианских воззрений автора великой поэмы. Вспомним строки, описывающие разгром и гибель дружин Игоря и его союзников половцами. Вспомним скорбный плач русских жён и дев по погибшим в степи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати».

Что должен был ответить на этот плач любой христианин того времени… впрочем, почему «был» и почему только того? Ещё в XX веке на знаменах православных воинств красовались знаменательные слова: «Чаем воскресения мёртвых и будущего веку».

И так было с первых веков православия на Руси – ещё первый митрополит русской церкви Иларион, живший за полтора века до создания «Слова о полку Игореве», в своём «Слове о законе и благодати» выдвигает воскресение из мёртвых как основной догмат христианства [47] За указание на этот факт выражаю свою благодарность пономарю Троицкого собора г. Ижевска Егору Харину. .