Array Коллектив авторов - Королевский двор в Англии XV–XVII веков

Итак, последовательность сцен представляет собой ясную схему, символическую модель, подготовленную горожанами, чтобы мотивировать короля к определенным необходимым им действиям. Все персонажи и сцены призывали короля имитировать Иисуса, быть столь же всепрощающим. В подобной ситуации примирения и повторной аккламации жители Брюгге представили для Филиппа Доброго, среди прочих сцен, сцену покаяния Марии Магдалины [1002]. Иначе говоря, процессия становилась не «моделью реальности», а «моделью для реальности» (то есть для ее формирования) в терминологии Клиффорда Гирца. Однако сам американский антрополог отмечал двойственность моделей, относящихся к миру культуры, а не к миру природы: «они придают значение… социальной и психологической реальностям, формируя себя по их образу и формируя их по своему образцу. Фактически, именно эта двойственность выделяет настоящие символы из других типов значащих форм» [1003]. Кроме того, подобная трактовка символического ряда королевской процессии страдает некоторой однонаправленностью. Король превращается в безвольный объект манипуляций со стороны расчетливых горожан. Однако и сами горожане, безусловно, верили в божественность монарха; эпифания Ричарда была ориентирована не только на него самого, но и на всех зрителей.

Чтобы сделать представленную интерпретацию более многоуровневой, необходимо решить еще один вопрос: не воспринималась ли эта ритуальная игра, в которой смертный монарх изображал Бога-Сына, а его подданные – ангелов, святых и даже Бога-Отца как некое кощунство и богохульство? Скорее, наоборот – эти действия воспринимались как проявление благочестия. Идея имитации Христа, imitatio Christi, была очень популярна с XIV по XVI в. севернее Альп [1004]. Еще Франциск Ассизский обрел стигматы, страстно желая разделить бремя Страстей Христовых. В XV в. крайне популярным станет труд Фомы Кемпийского «De Imitatione Christi». Следовательно, король никоим образом не кощунствовал, примеряя на себя роль Христа-Царя, Христа Пантократора. Напротив, король проявлял благочестие способом, который был ему хорошо знаком и в наибольшей степени соответствовал культуре того времени.

Культура предложила и схему, позволявшую наиболее полно и точно, и, главное, понятно для зрителей сформировать символический образ монарха-Христа. Точнее, эту схему предложила церковная литургия, а именно – литургия Адвента. Уже в повторной аккламации Ричарда II проявляются образы двух адвентов – первого, земного, описанного в Евангелии от Матфея (Мф. 21:7-11), и второго, небесного, описанного в Евангелии от Луки (Лк. 21:25–28) и Апокалипсисе (Откр. 14:1–3; 19:7–8; 21:2-22). Правда, в большинстве других случаев королевская процессия разворачивалась от земного адвента к небесному, а не наоборот, как это было в Лондоне 1392 г. И в этом обратном порядке действительно проявилось желание горожан побудить короля к превращению из грозного могущественного судьи в человечного учителя. То есть во время процессии Ричард пережил не только эпифанию в тот момент, когда ангел из небесного Иерусалима увенчал его короной, но и повторное очеловечивание возле сцены Иоанна Крестителя, становясь Богочеловеком-Спасителем (о чем ему также напоминал алтарный образ, поднесенный ему ангелом в четвертой сцене).

Однако литургия, которую Церковь предоставила в распоряжение королевской власти, не была оригинальным изобретением христианской Церкви. Образы адвента и литургических действий, связанных с ним, были заимствованы из римского императорского культа. В поздней Римской империи adventus императора был максимально ориентирован на демонстрацию божественности императора, образ которого все больше терял индивидуальные черты [1005]. Сабина МакКормак, доказывая этот тезис, приводит панегирик 291 г. в честь приезда в Медиоланум Диоклетиана и Максимилиана, в котором императоры «прибывают на колесницах Солнца и Луны», а с их приездом «всю Италию залил ясный свет» [1006]. На монетах времен тетрархии и в первые годы правления Константина боги встречают императора как одно из божеств, а Виктория вручает ему сферу как знак божественного правления [1007].

Император Константин также являлся подданным в божественном виде на Арраском медальоне, где коленопреклоненный Лондиниум встречает императора как Redditor Lucis Aeternae, и на арке Константина, где колесницей императора правит Виктория, а над колесницей едет Солнце в образе Аполлона Кифареда, полностью повторяющее жесты императора (правая рука поднята в приветственном жесте, в левой – глобус) [1008].

Христианские авторы, например, Евсевий Кесарийский, также признавали особый статус императора, совершающего адвент, хотя и отрицали, разумеется, его божественность: «…Константин с торжеством вступил в царственный город. Тотчас все и члены сената, и другие высшие и знатные сановники, со всем римским народом, как бы освободившись от оков, приняли его с веселыми лицами и сердцами, с благословениями и невыразимой радостью. В то же время мужья с женами, детьми и тьмой рабов громогласно и неудержимо провозглашали его своим избавителем, спасителем и благодетелем» [1009]. Несмотря на последующую оговорку о скромности Константина, Евсевий Памфил употребляет в отношении императора эпитеты, аналогичные предикатам Христа.

Еще до начала IV в. Церковь активно адаптирует символы имперского адвента для своих целей. На нескольких саркофагах IV в. персонифицированный Иерусалим на фоне городских ворот приветствует Христа, вскинувшего правую руку вверх в императорском жесте adlocutio. При этом ни в одном Евангелии не описаны ворота города, персонифицированный Иерусалим и приветственный римский жест, зато они часто встречаются в изображениях адвента римских императоров [1010]. Божественность императоров позволяла превратить их адвент из события локального и конкретно-исторического в событие вселенского масштаба и вневременное. Из феноменального оно становилось нуминозным. Применение этой символической структуры в христианской Церкви позволяло превратить первый адвент Христа (локально-исторический) во второй (вечный и универсальный).

Взаимодействие священной фигуры императора как носителя особой силы и сакральности и общины нашло свое отражение в средневековых процессиях в честь святых. Прибытие мощей не только позволяло позиционировать самого святого как носителя особой силы и сакральности, но и четко структурировать и установить границы городской общины [1011].

Рис. 1. Триумф Непобедимого Солнца. Барельеф. Триумфальная арка Константина Великого