Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова

Перебравшись со всем огромным обозом сначала в недальнее Коломенское, царь затем переместился в Тайнинское, оттуда в Троице-Сергиевскую лавру и наконец остановился в Александровской слободе (120 км от Москвы) – казалось, что он охвачен нервной лихорадкой и не может долго оставаться на одном месте.

Из слободы, после целого месяца молчания, Иван сообщил митрополиту Афанасию, что со скорбью («от великие жалости сердца») оставляет трон, ибо не может больше терпеть «измены и убытки», которые чинят «боярские, воеводские и все приказные люди», а покарать виновных не имеет возможности, поскольку их покрывают Дума и церковь. Одновременно было отправлено воззвание к москвичам, где говорилось, «чтобы они себе никоторого сумнения не держали»: царь гневается не на простой народ, а на бояр, которые его притесняют. Таким образом, бояре объявлялись не только врагами государя, но и «врагами народа» (этот пропагандистский прием, обычный при диктатуре, Иван впоследствии будет использовать вновь и вновь).

Знать и церковники, остававшиеся в Москве, от такого послания пришли в растерянность. Фактически это был шантаж: без самодержца, без казны государство функционировать не могло.

О том, чтобы создать независимое правительство, похоже, никто не думал. Единственным выходом из сложившейся ситуации казалась безоговорочная капитуляция перед волей монарха.

В Александровскую слободу отправилась делегация, которую не сразу допустили к царю. Бояре и архиереи униженно просили Ивана вернуться и править как ему заблагорассудится – то есть предоставляли самодержцу чрезвычайные полномочия. Лишь на таких условиях царь согласился отменить свое отречение.

Когда он вернулся после двухмесячного отсутствия, это был совсем другой человек, в том числе и внешне. «Прибыл он в день Сретения Господня этого же года в Москву, и с таким извращенным и быстрым изменением своего прежнего облика, что многие не могли узнать его. Большое изменение, между прочим, внесло то, что у него не сохранилось совершенно волос на голове и в бороде», – сообщают очевидцы Таубе и Крузе.

Эта впечатляющая деталь свидетельствует, что во время «отречения» Иван перенес тяжелый приступ нервной болезни. Медицине известны случаи, когда в результате очень сильного стресса происходит тотальная психогенная алопеция – полное выпадение волос (даже бровей и ресниц) вследствие так называемого синдрома «каски неврастеника», приводящей к спазму мышц черепа и нарушениям микроциркуляции крови. Должно быть, царь очень боялся, что бояре и митрополит окажутся неуступчивы.

Первым делом, для острастки, Иван велел предать смерти целый ряд видных бояр, сплошь из числа «княжат». С этого момента он становится по-настоящему грозным.

Затем думе и наскоро собранному церковному собору была объявлена реформа государства.

Отныне оно делилось на две части. Основная, Земщина, передавалась в управление Боярской думе и должна была жить «по старине». Номинальными руководителями Земщины назначались князь Иван Мстиславский и князь Иван Бельский (оба не Рюриковичи, а Гедиминовичи – должно быть, во избежание претензий на престол); фактическим главой этого неполномочного правительства стал боярин Иван Челяднин-Федоров. Неполномочным земское правительство было из-за того, что царь оставлял за собой право по собственному произволу менять любое его решение и «опалять» любых его деятелей.

«Опричь» (т. е. кроме) территории, подведомственной думе, выделялись несколько областей, которые нарекались Опричниной и переводились в личное владение государя. В эту категорию попали самые богатые земли и города, в том числе некоторые кварталы Москвы, а также соляные промыслы – важнейший источник пополнения казны. (Со временем опричная часть Руси будет все время увеличиваться, а земская сокращаться).

Царь вернулся… И. Сакуров

Помимо того что Опричнина и так получалась гораздо более доходной, царь повелел забрать из земской казны 100 000 рублей на обустройство своего «удела», а в дальнейшем постоянно пополнял опричный бюджет за счет имущества казненных и опальных, что несомненно служило дополнительным стимулом для репрессий.

Во втором государстве была собственная Боярская дума, которую формально возглавил брат новой царицы Марии Темрюковны кабардинец князь Михаил Черкасский, но на первых ролях в правительстве были Басмановы и Афанасий Вяземский. Дублировалась и вся система приказов, главным из которых, однако, был не Хлебный или Казенный, а так называемый Пыточный двор – что и естественно, поскольку Опричнина замышлялась прежде всего как механизм террора. Пыточным двором руководил не опричный боярин и не дьяк, а сам Иван Грозный. Именно там для принятия решений часто собиралось опричное правительство.

Резиденции Ивана IV во второй половине его царствования заслуживают отдельного рассказа, ибо многое объясняют про личностную эволюцию самодержца.

Жить в Кремле, среди боярских подворий, монарх, по-видимому, боялся, к тому же его стеснял установленный исстари придворный церемониал. Поэтому сначала царь велел построить дворец-крепость напротив Кремля (на пересечении нынешних Моховой и Большой Никитской). Однако жить в ненадежной Москве государю было все равно неуютно, а возможно, он не хотел, чтобы горожане были свидетелями его бесчинств, поэтому главным местопребыванием Грозного вскоре сделалась Александровская слобода. Русскому послу, который в 1566 году отправился в Литву, было велено разъяснить, что царь переселился из Москвы «для своего Государского прохладу».

«Прохлад» заключался в том, что вдали от столицы, в изоляции, Иван мог жить так, как ему нравится: тешиться кровавыми забавами и всякими не уместными для помазанника утехами. Никто кроме опричников этого не видел.

Александровский замок был окружен высоким валом и глубоким рвом; все подходы за три версты охранялись караулами; без «памяти» (пропуска) никого не впускали и не выпускали. Шлихтинг пишет: «Всякий раз как тиран приглашает кого-нибудь явиться к нему в Александровский дворец, тот идет как на страшный суд, оттуда ведь никто не возвращается. А если кому выпадет такое счастье выбраться оттуда живым, то тиран посылает опричников устроить засаду по пути, ограбить возвращающихся и отпустить их домой голыми». Тот же автор рассказывает, что слобода насквозь пропахла запахом мертвечины – всегдашние обитатели к нему, должно быть, привыкли или же начитанный в римской истории Иван, подобно императору Вителлию, считал, что труп врага всегда благоуханен.