Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова

Нельзя не упомянуть и еще об одном изменении, быть может, из всех самом важном.

Кажется, именно в страшные годы правления Ивана Грозного у русских начинает формироваться понятие отчизны и патриотизма. Раньше, во времена раздробленности, эта идея была просто непонятна. Хранили верность своему князю, а не Руси. Теперь же, с появлением единого национального государства, у людей стало возникать чувство принадлежности к чему-то более крупному и долговечному, чем интересы нынешнего властителя.

В этом смысле Андрей Курбский был не «изменником родины», каким его рисуют позднейшие авторы, а вельможей прежней эпохи, когда служили не родине, но сюзерену. Иное дело – герои псковской обороны Шуйские. Их род сильно пострадал от царя, они имели все основания ненавидеть тирана – точно так же, как псковитяне, в 1570 году ограбленные опричниками, или печерские монахи, чей игумен пал жертвой террора. Но обида на царя не помешала этим людям выполнить долг. Скоро, во времена Смуты, понятие «государь» обесценится, да и государства не останется, так что хранить верность станет вроде бы некому и нечему, однако вдруг обнаружится, что взамен появилось чувство отчизны, и его достаточно, чтобы объединить страну и спасти ее.

Как уже было объяснено во вступительной главе к данному тому, последний период истории «второго» русского государства, связанный с именем Бориса Годунова, отличается от предыдущих тем, что бóльшую часть времени (1584–1598) номинальным властителем был другой человек – царь Федор Первый. Монарх был психически нездоров или, что называется, не от мира сего и в дела управления не вмешивался, оставляя их на попечение Годунова. Современник князь Иван Катырев-Ростовский пишет, что Федор Иванович жил «ни о чем попечения не имея, токмо о душевном спасении», за что и получил прозвание Блаженного, а впоследствии был канонизирован церковью.

Поэтому данный раздел построен иначе, чем остальные. Сначала всё же придется рассказать о личности «титульного» государя – не потому что она была яркой (личности, собственно, почти не было), а потому что при самодержавной системе отсутствие личности тоже сказывается на судьбе страны. Московскую династию создавали потомки Ивана Калиты, по большей части люди сильные, деятельные, оборотистые. Иван Грозный, предшественник Федора, был не просто самодержцем, а «гиперсамодержцем» – и вот ему на смену пришел монарх, вовсе отказавшийся от власти. По выражению Пушкина, этот царь «на все глядел очами Годунова, всему внимал ушами Годунова» – и всё же являлся царем.

Что же касается Бориса, то его характер и подробности частной жизни приобретают историческую важность лишь с того момента, когда этот политический деятель достиг вершины власти. Поэтому рассказ о Годунове начнется с описания его извилистого пути наверх, и лишь после этого мы попробуем воссоздать портрет живого человека, которому в силу природных дарований и удачного стечения обстоятельств довелось два десятилетия управлять «вторым» русским государством.

На царе Борисе оно и закончилось.

Умертвив в истерическом припадке старшего сына, Иван IV обрек династию на исчезновение. Правда, у царя оставалось еще двое сыновей: 26-летний Федор и полуторагодовалый Дмитрий, однако первый считался слабоумным и неспособным к управлению, а статус младенца, рожденного то ли в шестом, то ли в седьмом, то ли в восьмом браке (я уже писал, что сосчитать жен Грозного непросто), выглядел весьма сомнительно. Во всяком случае, у Ивана Васильевича, кажется, не было даже поползновений назначить Дмитрия наследником в обход Федора. Впрочем, Грозный относился к разряду монархов, которые не особенно заботились о том, что будет после них, – по выражению Людовика XV, «хоть потоп».

Что же представлял собой новый русский самодержец, которому после отца досталась разоренная, измученная, больная страна?

Федор Иванович родился 11 мая 1557 года и был сыном Анастасии Романовой. В три года он лишился матери, его детство и отрочество пришлись на самые страшные годы опричного террора. Болезненность и черты вырождения были вообще свойственны потомству Василия III. Тот же Катырев-Ростовский пишет, что Федор «благоюродив бысть от чрева матери своея», а кровавые ужасы и дикие забавы Александровской слободы, несомненно, изуродовали бы психику и здорового ребенка. Фактов явного помешательства и неадекватного поведения царевича, а впоследствии царя никто из хроникеров и мемуаристов не приводит, хотя многие иностранцы сообщают о его слабоумии как о чем-то общеизвестном. Шведский король Юхан даже в тронной речи объявил, что русский царь полоумен и что «русские на своем языке называют его durak». Римский посланник Поссевино называет царя «почти идиотом», английский посол Флетчер – «простым и слабоумным», а польский посол Сапега докладывает своему королю: «Рассудка у него мало, или, как другие говорят и как я сам заметил, вовсе нет. Когда он во время моего представления сидел на престоле во всех царских украшениях, то, смотря на скипетр и державу, все смеялся».

Возможно, Федор Иванович страдал какой-то формой аутизма, но, скорее всего, его личность просто не получила развития – это могло быть своего рода психической самозащитой против отцовского деспотизма и кошмаров окружающей реальности. Перед глазами у царевича был пример старшего брата: активный и волевой Иван Иванович должен был соучаствовать в кровавых игрищах родителя, иногда осмеливался ему перечить – и мы знаем, к чему привела эта твердость характера. Безопаснее было вовсе отказаться от характера.

Федор был медлителен в движениях и речах, в его облике и поведении не ощущалось ничего царского. «Теперешний царь, относительно своей наружности, росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водяной, – рассказывает Флетчер. – Нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется».

Царь Федор Иванович. Реконструкция М. Герасимова

С ранних лет царевич находил утешение и прибежище только в религии. Он отличался глубокой и истовой набожностью, часами простаивал на церковных службах, подолгу молился, любил сам звонить в колокола и интересовался только духовными беседами (доказательство, что идиотом он все-таки не был). Эта чрезмерная богомольность раздражала даже святошу Ивана Васильевича, который обзывал юношу «пономарским сыном».