Энн Эпплбаум - ГУЛАГ

Андропов подробно описывает “попытки втянуть в кампанию Всемирную ассоциацию психиатров” и обнаруживает весьма детальное знание того, на каких международных научных симпозиумах советская карательная психиатрия подверглась осуждению. В ответ на его записку Министерство здравоохранения предложило в связи с приближающимся съездом Всемирной ассоциации психиатров начать широкомасштабную пропагандистскую кампанию, подготовить документы, отвергающие обвинения, и выявить “прогрессивно настроенных признанных психиатров” западных стран, чьей поддержкой можно было бы заручиться. Этих психиатров (некоторые из них были названы поименно) предлагалось пригласить в СССР для чтения лекций [1916].

Итак, Андропов считал, что нужно не отказаться от карательной психиатрии, а нагло отрицать ее существование. Не в его правилах было признавать, что политика СССР в чем-то могла быть неверной.

В 1982 году Юрий Андропов стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, и к тому времени его наступление на “антиобщественные элементы” страны шло полным ходом. В отличие от некоторых его предшественников, Андропов неизменно считал, что диссиденты, при всей их немногочисленности, представляют собой серьезную угрозу советской власти. В 1956‑м, будучи послом СССР в Будапеште, он своими глазами видел, как быстро интеллектуальное движение может перерасти в народную революцию. Он полагал, кроме того, что все многообразные проблемы страны: политические, экономические, социальные – можно решить за счет усиления дисциплины. Нужны более жесткие тюрьмы и лагеря, более внимательный надзор, более активные меры подавления и устрашения [1917].

Эти методы Андропов отстаивал еще в должности председателя КГБ, которую занимал с 1967 года, и эти методы он пытался использовать в короткий период своего пребывания на посту руководителя страны. Усилиями Андропова первая половина 1980‑х годов запомнилась как наиболее репрессивное время в советской истории после смерти Сталина. Можно подумать, система, прежде чем лопнуть, должна была дойти до точки кипения.

С конца 1970‑х андроповский КГБ произвел много арестов и повторных арестов. По указаниям председателя неуступчивым активистам нередко давали второй срок по отбытии первого, как в сталинские времена. Членство в какой-либо из Хельсинкских групп – диссидентских организаций, следивших за выполнением Советским Союзом Хельсинкских соглашений, – стало верной дорогой в тюрьму. За 1977–1979 годы было арестовано двадцать три члена Московской Хельсинкской группы, семеро были высланы за границу. Юрий Орлов, возглавлявший Московскую Хельсинкскую группу, находился в лагере и ссылке всю первую половину 1980‑х годов [1918].

Арест не был единственным оружием Андропова. В первую очередь он стремился отпугнуть людей от участия в диссидентском движении, и поэтому размах репрессий сильно увеличился. Даже те, кого всего-навсего подозревали в сочувствии движениям за гражданские права, за религиозную или национальную свободу, могли потерять очень многое. Подозреваемых и членов их семей могли лишить не только должности, но и профессионального статуса. Их детям могли закрыть доступ в университеты. Можно было остаться без телефона, возникали трудности с пропиской, ограничения на поездки за границу [1919].

К концу 1970‑х андроповские многоуровневые “дисциплинарные меры” привели к тому, что движение инакомыслящих внутри страны и те, кто поддерживал его за границей, разделились на небольшие, непримиримые и зачастую с недоверием относившиеся друг к другу группировки. Одну составляли правозащитники, за судьбой которых пристально следили “Международная амнистия” и подобные ей организации. Другую – диссиденты-баптисты, которых поддерживала международная баптистская церковь. Были различные национальные движения – украинское, литовское, латвийское, грузинское, которым оказывали помощь соотечественники-эмигранты. Были турки-месхетинцы и крымские татары, депортированные при Сталине и добивавшиеся возвращения в родные места.

Возможно, самой заметной группой диссидентов, пользовавшейся поддержкой Запада, были отказники – советские евреи, которым власти отказали в выезде в Израиль. Ставшие широко известными благодаря принятой в 1975 году Конгрессом США поправке Джексона – Вэника, которая связала торговый статус СССР по отношению к Соединенным Штатам с вопросом об эмиграции, отказники оставались предметом серьезной заботы Вашингтона до самого распада СССР. Осенью 1986‑го на встрече с Горбачевым в Рейкьявике президент Рейган лично предъявил советскому руководителю список 1200 советских евреев, желающих выехать из страны [1920].

Все эти группировки, арестованных членов которых теперь держали отдельно от уголовников, были обильно представлены в советских лагерях и тюрьмах. Как политзаключенные прошлых лет, люди объединялись в сплоченные организации по национальному или идейному признаку [1921]. К тому времени лагеря стали своеобразным средством установления связей, чуть ли не школой диссидентства, где политзаключенные могли находить себе единомышленников. Часто представители разных народов – литовцы, латыши, грузины, армяне – вместе отмечали национальные праздники друг друга и рассуждали о том, кто первый добьется независимости [1922]. Завязывались отношения и между поколениями: прибалтийцы и украинцы получали возможность встретиться с националистами прежнего “призыва”, с антисоветскими партизанами, сидевшими еще с первых послевоенных лет, с теми, о ком Буковский писал: “Ведь жизнь их приостановилась, когда им было лет по двадцать. <���…> По воскресеньям летом они выползали на солнышко с аккордеонами – играли мелодии, которых уже не помнят у них дома. Жуткое это было зрелище. Действительно, будто в загробное царство спустился” [1923].

Старшим зачастую трудно было понять младших. “Они все еще жили психологией 1940‑х годов – партизанской психологией. Уж если такой массе народа не удалось добиться освобождения с оружием в руках – то какой смысл писать бумажки?” [1924]Но старики все еще были способны воодушевлять молодых своим примером. Такие встречи способствовали формированию людей, которые во второй половине 1980‑х организовали национальные движения, внесшие вклад в распад Советского Союза. Вспоминая два года, проведенные в лагерях в начале десятилетия, грузинский активист Давид Бердзенишвили сказал мне, что таким, как он, гораздо труднее, чем сидеть, было бы служить в советской армии.