Александр Подрабинек - Диссиденты

Когда, освободившись, я поселился с семьей во Владимирской области, все началось сначала. Казалось, КГБ просто не в состоянии был смириться с мыслью, что я могу находиться где-нибудь кроме тюрьмы. В маленьком нашем городке Киржач была больница, поликлиника, «скорая помощь» и два диспансера, но меня никуда не брали – врали, что нет мест. Власть разнообразием меня не баловала – сделала предупреждение о тунеядстве. Я тоже не баловал власть разнообразием – устроился работать в соседнем Кольчугинском районе на «скорой помощи», где меня, ничего не зная о моей антисоветской судьбе, взяли с удовольствием и сразу, без разговоров.

Последнюю попытку сделать из меня уголовника власти предприняли уже накануне перестройки. Когда в 1986 году мы ждали второго ребенка, стало ясно, что, сколько дежурств на «скорой» ни бери, денег на жизнь все равно не хватит. Алка поставила дома швейную машину и стала шить для местной фабрики по их лекалам какие-то страшного вида мужские сатиновые «семейные» трусы. Я решил построить теплицу и выращивать на продажу ранние весенние тюльпаны. Надо было сделать фундамент, возвести каркас, прикрепить к нему брусья и потом все это застеклить. Все можно было купить в магазине или сделать своими руками, кроме брусьев. Выбрать в них четверть под пазы для стекла можно было только на профессиональном деревообрабатывающем станке. В Кольчугино, где я работал на «скорой помощи», был деревообрабатывающий комбинат, и меня познакомили с мастером, который взялся сделать эту работу за два дня и две бутылки водки. В обещанный срок я уже забирал свои замечательно пахнущие свежеструганым деревом брусья и хотел было прямо сразу отдать две бутылки мастеру, но тот, будучи человеком опытным, сказал, чтобы я отдал водку тем рабочим, которые эти брусья обрабатывали. Я не знаю, как они делили бутылки или, может быть, сразу выпили после смены все вместе, но мудрость мастера спасла меня от уголовной статьи.

Недели через две меня вызвали повесткой в Киржачское РОВД и ознакомили с постановлением о привлечении подозреваемым по делу о даче взятки должностному лицу при исполнении им служебных обязанностей. Взяткой оказались две бутылки водки. Как мне рассказали потом кольчугинские знакомые, местный КГБ дневал и ночевал на этом комбинате, допрашивая рабочих, мастеров и инженеров, пытаясь раскрутить уголовное дело. Но мудрый мастер не взял бутылки сам, а поручил это рабочим. И расплатился я именно с ними и на глазах у многих свидетелей, и все они это подтвердили. А рабочие – не должностные лица, они просто работяги и взятку не могут брать по определению. Даже если хотели бы. Стало быть, факта взятки не было. Заставить же рабочих признаться, что они взяли водку в интересах мастера, было не под силу даже КГБ.

Вот так закончились ничем восемь попыток подвести меня под уголовную статью. Признаться, мне повезло больше, чем многим другим.

Мой брат Кирилл свои лагерные мотания начал с 218-й статьи – незаконного хранения огнестрельного оружия. На обыске по моему будущему делу в октябре 77-го года у него в будке нашли переделанный под мелкокалиберные патроны пистолет для подводной охоты и возбудили уголовное дело. В любом другом случае всё ограничилось бы внушением или штрафом, но Кириллу дали два с половиной года лишения свободы.

Алику Гинзбургу во время обыска подкинули американские доллары, и его респектабельные политические обвинения украсила статья о незаконных валютных операциях.

Но по-настоящему артистично, продуманно и со вкусом уголовные дела фабриковали на Украине. Многоходовую операцию с театральными эффектами и переодеванием украинский КГБ провернул против известного диссидента Вячеслава Чорновила. В 1980 году он отбывал после лагерного срока ссылку в Якутии – в поселке Нюрба Ленинского района. Мы были почти соседями и переписывались, а иногда и перезванивались, вызывая друг друга с почты на телефонные переговоры. Как-то он позвонил мне и поделился сомнениями. Он работал наладчиком какого-то механического оборудования, то есть на весьма скромной должности, и вдруг ему предложили командировку в соседний район, в город Мирный. Ссыльным запрещено покидать пределы своего района, и первое, о чем мы одновременно подумали, – что его хотят подставить под нарушение режима ссылки. Я советовал ему от командировки отказаться.

Через несколько дней он снова позвонил и рассказал, что милиция дала ему разрешение на выезд из района и он склонен поехать. Тем более что едет он туда не один, а со своим непосредственным начальником. Все это казалось мне очень подозрительным – что за странная командировка и с какой стати милиция вдруг стала к нему так снисходительна? Просто так ничего не бывает. Я чуял подвох. Слава тоже. Но ему очень хотелось развеяться. Ссыльному съездить в соседний район – это как простому советскому человеку провести отпуск за границей!

Я призывал его к бдительности. Мы договорились, что он будет звонить мне из командировки по возможности каждый вечер.

7 апреля Слава прилетел в Мирный и поселился со своим начальником в гостинице. На следующий день, сделав дела, они ужинали вечером в гостиничном ресторане. Там к ним подсела молодая и миловидная девушка, с которой еще днем его познакомил тот самый снабженец, к которому они приехали в командировку. Татьяна была украинкой. Они пили сухое вино и говорили на украинском. Начальник вскоре ушел спать, и им никто не мешал. Они беседовали об украинской поэзии, литературе, театре, вспоминали Киев, читали друг другу стихи. Потом речь зашла об украинской независимости. Слава растаял. Когда пришла пора расходиться, Таня, очарованная интеллигентностью, эрудицией и богатым жизненным опытом Чорновила, не захотела отпускать его. Они взяли недопитую бутылку вина и поднялись к ней в номер.

Не знаю, рассчитывал ли Слава на романтическое приключение или это была просто привычная бдительность, но, зайдя в номер, он запер дверь на ключ. Все остальное продолжалось недолго. Они выпили еще по бокалу, и во время возвышенного разговора об украинской поэзии девушка подошла к двери и открыла замок. Славе показалось это странным, но он не придал этому должного значения. И зря. Через несколько минут, безо всякого перехода и посреди разговора Татьяна вдруг сняла с себя джинсы и, оставшись в одних колготках, начала истошно вопить и колотиться в стенку соседнего номера. Слава опешил, еще ничего не понимая. Через мгновение в номер ввалилась целая толпа: милиция, дежурная по этажу, еще какие-то люди.

Чорновила арестовали по обвинению в покушении на изнасилование. На очной ставке Татьяна Блохина призналась ему: «Мне рассказали, кто ты; такие, как ты, не должны ходить по советской земле».