Александр Подрабинек - Диссиденты

Сломанная дверь задавала тон всему обыску, который длился до позднего вечера. Подошедшие на обыск друзья кричали в форточку слова приветствия, рассказывали, что обыски идут еще в трех домах: у Алика Гинзбурга, его матери Людмилы Ильиничны и у Людмилы Алексеевой [22]. Опера то пытались отогнать на улице наших друзей от окон, то закрывали форточку, после чего Ира устраивала им форменный скандал из-за того, что ей «нечем дышать» и вообще «не фига здесь командовать», и форточку снова открывали.

Следователь Тихонов в отместку не разрешал Ире сходить в магазин за продуктами, и мы довольствовались тем, что есть в доме, – пили чай с печеньем и какими-то конфетами. Юрий Федорович, человек на редкость уравновешенный и доброжелательный, говорил:

– Ирочка, а может, мы и им чаю нальем? Все-таки без еды целый день.

На что бойкая Ира отвечала весело и громко, чтобы было слышно во всех комнатах:

– Еще чего! Обойдутся, им это полезно. Посмотри, какие ряшки себе отрастили!

Проводившие обыск сотрудники прокуратуры действительно были весьма упитанными, кроме разве что самого Тихонова – человека холеного, желчного и явно чем-то недовольного. Они все кривились, но молча выслушивали Ирины эскапады, делая вид, что они профессионалы столь высокого класса, что им на эти мелочи реагировать не пристало.

Ира между тем отрывалась как могла. В какой-то момент один из оперативников решил обыскать люстру, висевшую в гостиной почти над самым роялем – прощальным подарком уехавшего на Запад Андрея Амальрика [23]. Сдвигать подаренный рояль в сторону Ира категорически запретила, заявив, что инструмент сразу расстроится и Тихонову придется настраивать его за свой счет. Тихонову эта идея не понравилась. Притащили с кухни стул, и самый молодой оперативник только собрался было на него залезть, как Ира закричала на него, что нечего пачкать приличный стул своими грязными чекистскими подошвами. Оперативник попросил какую-нибудь газету. Однако советских газет в этом доме не держали, а иностранные уже были изъяты в качестве вещественных доказательств антисоветской деятельности Орлова. В какой-нибудь тряпке им тоже было отказано. Следователи маялись. Послали самого молодого в киоск за газетой, и в конце концов опер, аккуратно постелив свежую газетку, забрался на стул, изогнувшись при этом вопросительным знаком. В такой неудобной позе он обыскал люстру, убедившись, что там не спрятаны ни валюта, ни самиздат, ни оружие. Да и как все это можно было бы упрятать в самой обычной люстре?

Ближе к вечеру мы включили радиоприемник и узнали из новостей «Голоса Америки», что у Гинзбурга во время обыска изъяли столовое серебро и подкинутую следователем валюту. Мы решили удвоить внимание, хотя и так с самого утра контролировали каждый свою территорию: Юрий Федорович – кабинет, она же спальня, Ира – гостиную, а я – кухню, ванную и туалет.

Обыски у Орлова и Гинзбурга еще шли, а западные радиостанции уже передавали эту информацию на весь мир. Следователи и оперативники слушали новости с вытянутыми лицами, не понимая, как это диссидентам удается так быстро распространять информацию, которую они, следователи, считают закрытой и не подлежащей распространению.

Между тем терпение у них истощилось. Открытое прослушивание западных «голосов» в их присутствии они посчитали личным оскорблением и унижением их профессионального достоинства. Советскому народу было велено бояться, и все боялись или по крайней мере делали вид. Слушать западное радио открыто, в присутствии следователей прокуратуры – это был вызов системе, и мириться с этим они не могли. Ира же на требование выключить приемник заявила, что она у себя дома и будет слушать то радио, которое ей заблагорассудится. Тихонов вызвал наряд милиции, чтобы те увезли Иру в участок. Менты приехали. Юрий Федорович и я сказали, что вслед за Ирой им придется увезти и нас, ибо в этом случае мы будем вести себя точно так же. Тихонов подумал и пришел к выводу, что такой скандал ему брать на себя не стоит. Милицейский наряд отпустили.

Около десяти вечера обыск закончился. Юрию Федоровичу оставили повестку в прокуратуру Москвы на следующий день. Формально его вызывали как свидетеля по делу № 46012/18, которое тянулось с 1976 года и было известно как «дело Хроники текущих событий».

Как только следователи и оперативники покинули дом, в квартиру ввалилась толпа друзей и западных корреспондентов. Кто-то принес еды и вина. За общим ужином обменивались впечатлениями и обсуждали дальнейшие действия. Было решено провести на следующий день пресс-конференцию для западных журналистов.

Между тем обыск у Гинзбургов все еще шел. Он закончился только около четырех часов утра. Валюту им действительно подкинули. Когда начался обыск, Алика дома не было. Он ехал из Тарусы, чтобы быть дома к десяти утра, как мы с ним и договаривались. Арина была в квартире одна с двумя маленькими детьми. Гэбэшники ввалились в дом и рассыпались по всей квартире. Проводивший обыск следователь Боровик открыл дверь в туалет и закрыл своим телом дверной проем, чтобы не было видно, что он там делает. Затем он открыл дверцы настенного шкафа и «достал» оттуда зеленую пачку – 400 долларов. Настенный шкаф в протоколе обыска назвали «тайником». Дальше во время обыска Боровик сам уже ничего не искал, а только записывал в протокол. Свое главное задание он выполнил.

Через полчаса после начала обыска в квартиру пришли Алик Гинзбург и Юрий Мнюх [24]. Больше туда уже никого не впускали. В магазин за продуктами выходить не разрешали. Друзья приносили что-то для детей, клали под дверь и уходили. После этого следователь отворял дверь и отдавал хозяевам дома принесенные продукты. Помимо подкинутой валюты и различных документов у Гинзбургов забрали на обыске 4700 рублей, принадлежащих Фонду помощи политзаключенным (тогда это было по «черному» курсу около 1200 долларов) и 300 рублей отдельно лежащих их собственных денег. После ухода следователей в квартире осталось на жизнь 38 копеек.

Обыск у Людмилы Алексеевой закончился в тот же день в семь вечера. Во время обыска к ней пришли и остались до его окончания Лидия Воронина [25]и Толя Щаранский [26]. Когда обыск подходил к концу, Ворониной предъявили постановление об обыске у нее дома и увезли на машине. Щаранского в машину не пустили, как он туда ни рвался. Обыск продолжался недолго, до часа ночи. В это время к Ворониной, как бы случайно, заглянул Володя Слепак – еврейский активист, человек серьезный, но с хорошим чувством юмора. Он пришел с огромным чемоданом, и его, конечно, сразу впустили. Проводивший обыск следователь Пантюхин хищно ринулся на добычу в предвкушении большого оперативного успеха и открыл чемодан. Он был абсолютно пуст…