Александр Подрабинек - Диссиденты

– Ничего, потерпите, выйдете потом.

– Но тошнит-то меня сейчас! – возражаю я.

– Подсудимый, не устраивайте балаган, – едва сдерживается судья, – не хотите участвовать в процессе – не участвуйте. Сидите и слушайте.

Как бы не так!

– Вам все равно придется вывести меня из зала суда. Не хотите по моей просьбе, придется за нарушение порядка.

Судья тем не менее объявил начало судебного следствия и сугубо служебным голосом, без тени эмоций, начал читать обвинительное заключение. Я собрал все свои бумаги и тетрадки в аккуратную стопку и сложил их на скамье. Затем достал пачку «Столичных» и медленно и с удовольствием закурил сигарету. В зале раздались возгласы негодования специфической публики. Судья, на мгновение оторвавшись от текста, метнул взгляд в мою сторону и снова вернулся к чтению обвинительного заключения. Стоявший рядом с барьером сержант конвоя наклонился ко мне и протянул руку.

– Чего тебе? – спросил я громко.

– Убери сигарету, – прошептал он.

– Отвали, – успокоил я его так, чтобы все слышали.

Сержант испуганно повернулся к начальнику конвоя. Офицер, в свою очередь, вопросительно поглядел на судью, но тот делал вид, что ничего не происходит, и продолжал читать. Все успокоились.

Я продолжал курить. Обвинительное заключение было длинным, и вскоре мне пришлось закурить вторую сигарету. Никто уже не возмущался. Похоже, меня не собирались выводить из зала суда за нарушение общественного порядка. Я завоевал себе право курить на скамье подсудимых! Это было неплохо, но не то, что мне нужно. Мне надо было покинуть зал суда.

Я стал пускать колечки дыма. Сначала они медленно поднимались вверх, а затем также медленно летели в сторону прокурора. Они не были антисоветски настроены, просто подчинялись законам конвекции воздуха и летели в сторону окна, туда, где холоднее, а под окном сидел прокурор. Колечки летели прямо на него. Многие в зале отвлеклись от скучной для них речи судьи и стали наблюдать за полетом колец. Зрелище было завораживающее. Кольца дыма постепенно окутали заместителя прокурора Московской области. Дымовая завеса накрыла зал Электростальского городского суда.

Наконец судья Назаров закончил читать обвинительное заключение и задал мне традиционный вопрос, признаю ли я себя виновным. В ответ я глубоко затянулся и выпустил самое большое за весь день дымовое кольцо. Оно тихо поднималось вверх, заворачивалось краями вовнутрь, дрожало от негодования и всем своим видом ясно давало понять, что виновным я себя не признаю. Судья повторил свой вопрос и, не дождавшись ответа, перешел к вопросу о порядке исследования доказательств.

Из протокола судебного заседания: «На вопрос председательствующего, имеет ли Подрабинек какие-либо предложения по порядку исследования доказательств, подсудимый не отвечает, вновь закуривает и иронически ухмыляется».

Начинался допрос свидетелей. Мой план рушился. Судья оказался слишком терпелив, а я вовсе не хотел молча присутствовать на их спектакле.

Первым давал показания Владимир Георгиевич Введенский, аспирант Академии Генерального штаба, донесший в КГБ, что видел крамольную книгу в доме, куда его пустили из сочувствия к бездомному положению его самого и его девушки. Как только он начал говорить, я стал насвистывать. Сначала «Шолом Алейхем», потом перешел к арии тореадора из «Кармен». Поначалу свистел негромко, но потом все сильнее и сильнее. Зал заволновался. Свидетеля стало плохо слышно. Отсвистевшись на Бизе, я перешел к «Лубянским страданиям» на стихи Юлия Даниэля и мотив Пети Старчика. Как жаль, думал я, что у меня нет голоса и я не могу спеть им это в лицо: «Ах, не додержали, не добили, Вот и злись теперь и суетись. Лезь в метро, гоняй автомобили, У подъезда за полночь трясись. Мы не ждали критики гитарной, Загодя могли скрутить узлом. Чуть не так, пожалуйте в товарный, Пайку выковыривать кайлом».

Начался форменный бедлам. Свидетель, раздраженно оглядываясь на меня, повышал голос на судью. Зал бурлил от негодования. Судья морщился и вытягивал шею, как человек, которому плохо слышно. Наконец он потребовал, чтобы я прекратил свистеть. Я продолжил с еще большим воодушевлением. Песня была длинная, и победа была близка. И действительно, пошептавшись с кивалами, судья огласил постановление о выводе меня из зала суда за нарушение порядка.

– Если захотите вернуться в зал, можете подать ходатайство, – напутствовал он меня.

– Я хочу вернуться для последнего слова, – отозвался я.

Следующие примерно семь часов я сидел в вонючей конвойке, страдая от безделья и канализационных запахов. Зато меня радовала мысль, что на судебном процессе нет ни меня, ни моего адвоката, только судьи, прокурор и спецпублика. Это похоже на футбол, когда в игре принимает участие только одна команда, а на трибунах сидят только ее болельщики. Что за удовольствие бить по пустым воротам? Какова цена такой победы?

Суд между тем продолжался без меня. Допросили главных врачей Сычевской, Ленинградской, Смоленской и Днепропетровской спецпсихбольниц, врачей-психиатров, других свидетелей. Ёлка, которую тоже вызвали в качестве свидетеля, на суд не пришла. Процесс шел быстро, для игры в одни ворота много времени не требовалось. Днем Лидия Алексеевна, папина жена, вышла из зала, чтобы покормить дочь, и больше ее в зал не пустили. До конца суда папа оставался один в окружении враждебной публики.

Около шести вечера меня вновь привели в зал суда, и, когда следом за мной вошли судьи, я приготовился говорить последнее слово подсудимого. Но не тут-то было! Никакого последнего слова мне не дали. Все встали, и судья Назаров начал читать приговор:

«Подсудимый Подрабинек А.П. в 1975-77 годах изготовил произведение под названием “Карательная медицина”.

Это произведение представляет собой заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй.

Подрабинек в “Карательной медицине” грубо искажает действительные события из истории нашего государства, извращает внутреннюю политику КПСС и советского правительства, порочит социалистическую демократию, гражданские права и свободы, отождествляет социалистический строй советского государства с тоталитарными фашистскими режимами».

Начало не предвещало ничего хорошего. Хотя я давно приготовился, что мне вынесут максимально суровый приговор, все же очень хотелось знать, какое наказание запросил для меня прокурор. Я вопросительно смотрел на папу, переводя глаза на судью, и он тайком показывал мне поднятый большой палец, как бы давая понять, что все отлично. Чего хорошего, недоумевал я. Неужели ему так уж нравится то, что читает судья? Ну да, приговор действительно хорош – суд не скрывает, что признал во мне врага советской власти. Но я-то спрашивал не об этом! Судья тем временем продолжал: