Александр Подрабинек - Диссиденты

С нами многие хотели познакомиться, но мы не планировали устраивать из нашего дома салон. Наташа привела в дом своего знакомого. Жене Дмитриеву было лет тридцать пять или около того. У него был живой ум, проницательный и жесткий взгляд, и сам он был крепкий, жилистый, весь как сжатая пружина, готовая в любую минуту расправиться на беду окружающим. Короче говоря, трудно было не распознать в нем бывшего зэка. Примерно половину своей жизни Женя провел в лагерях и тюрьмах. Он был вор и карточный шулер. В тюрьме он много читал и был не то чтобы хорошо образован, но очень начитан. Он интересовался политикой, как все матерые уголовники ненавидел советскую власть и презирал серую толпу, выискивая в ней интересных людей, чем-то отличавшихся от других.

Он стал бывать у нас, и было видно, что в общении с нами он оттаивает от своей тюремной жесткости, смягчается и перестает воспринимать весь окружающий мир исключительно враждебно. Впрочем, адаптированным к вольной жизни он сам себя не представлял. Работать он не умел и не хотел. «Мне надо беречь руки, иначе я погублю свое мастерство», – говорил он. Женя был шулером, но не из тех, кто прячет карту в рукав или передергивает колоду. У него было мастерство иного рода. Подушечками пальцев он чувствовал цвет карты и мог отличить старшие карты (картинки) от младших. Однажды он показал нам это. Было поразительно: из тридцати шести карт, с завязанными глазами, определяя цвет только пальцами, он ошибся всего в двух или трех случаях. При этом очень смущался, искал для себя оправдания и сетовал, что давно не играл. В другой раз он насыпал на стол сахарный песок, приложил к нему палец и, не глядя на руку, сказал, сколько сахарных песчинок прилипло к пальцу. Мы потом пересчитали – так и было!

Иногда приезжали друзья. Дорога была не дешевая, поэтому вала гостей мы не ждали. Тем не менее у нас побывали Слава и Витя Бахмины, Юра Ярым-Агаев, Ира Гривнина, Таня Осипова. Приходило много писем и телеграмм, в том числе из-за границы. Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна прислали телеграмму, поздравляя с прибытием в ссылку. Таким образом, отношения с Сахаровым, остававшиеся натянутыми после попыток заставить меня эмигрировать, были, кажется, восстановлены.

В пути наших гостей тщательно обыскивали в аэропортах, особенно на обратном пути. КГБ переживал, как бы я чего не передал на Запад. И все-таки друзья привозили мне самиздат и увозили, что я просил. Кто-то, приехавший неожиданно (и для нас, и для КГБ), привез нам изданную в США мою книгу «Карательная медицина», и я держал ее в руках, не веря, что в конце концов все получилось.

Летом приехала Таня Осипова, мы много обсуждали диссидентские дела. Это был 1979 год, тогда решался вопрос о подписании второго советско-американского договора «Об ограничении стратегических вооружений» (ОСВ-2). Мы с Таней недоумевали, почему все наши друзья так спокойно к этому относятся. Было очевидно, что правительство наше безответственно, нелегитимно и нарушает международные договоры с такой же легкостью, как и права человека. Однако диссидентское сообщество молчало. Возможно, потому, что Андрей Дмитриевич Сахаров высказывался в поддержку ОСВ-2, следуя своей старой идее о неизбежной конвергенции социализма и капитализма. Нам же эта идея казалась вздорной, нежизнеспособной и губительной для демократии. Пока Таня несколько дней гостила у нас, я написал текст обращения к Конгрессу США с призывом воспрепятствовать подписанию договора. Таня благополучно привезла текст в Москву, но никто, кроме нас, так его и не подписал. Письмо ушло в западную прессу с двумя нашими подписями. Договор все-таки был подписан, чем обеспечил Советскому Союзу передышку в гонке вооружений и таким образом еще на несколько лет оттянул крушение коммунизма. Обращение к Конгрессу США фигурировало затем в новых судебных делах против Тани и меня, но мы не жалели. Кто-то должен был сказать.

Если в жизни действительно надо построить дом, посадить дерево и родить сына, то с одним делом мы более или менее справились. Правда, не дом, а сортир, но все равно постройка. На очереди было второе задание, но, поскольку посадить дерево в вечную мерзлоту было совершенно невозможно, мы перешли сразу к третьему. К лету живот у Алки заметно округлился, и мы ждали появления первенца в декабре. Алке нужны были витамины, и нам присылали их из Москвы в немереном количестве, но я знал, что от таблеток прока мало.

Лето на полюсе холода короткое, но безумно жаркое – резко континентальный климат. До Полярного круга рукой подать, и в июле ночами было светло как днем. Жара доходила иногда до тридцати градусов. В поисках витаминов мы садились на велосипеды и ехали в сопки, которые окружали поселок со всех сторон. На их склонах росло несметное количество голубики. Мы ложились на спину и, лениво поворачивая голову, наклоняли ко рту веточки с огромными спелыми ягодами.

Однажды в горах прошла молниеносная гроза и в небе появилась радуга. Одна ее нога была совсем рядом, метрах в ста от нас. Я никогда не был от радуги так близко. Есть поверье, что человек, вставший в опору радуги, непременно будет счастлив всю жизнь. Мы с Алкой бросились через чахлые деревца и кустарник в сторону радуги, но она двигалась довольно быстро, не разбирая дороги, и мы никак не могли догнать ее. Так и ушла она от нас, а мы потом бежали за ней всю жизнь.

Денег не было, работы тоже. Главный врач Оймяконского района В.М. Маренный, получив от КГБ соответствующие указания, на работу меня не брал. Вся районная медицина была в его руках, другой не было. «Работы для вас нет, потому что мы стоим на разных идеологических полюсах», – объяснял он мне. Я объявил себя безработным, написав соответствующие заявления в государственные органы. Однако надо было как-то зарабатывать. Денег, которые присылали друзья и Фонд помощи политзаключенным, на жизнь не хватало.

В поселке была маленькая лавочка при Доме быта, в которой продавались поделки местного производства из кожи, дерева, кости и металла. Я вспомнил свое детское увлечение выжиганием по дереву и договорился сдавать в лавочку свои творения. Художник из меня никакой, поэтому я сводил из местных книг на кальку картинки из якутского национального эпоса, копировал рисунки на доски и старательно выжигал. Затем покрывал лаком и относил в лавку. По-моему, получалось неплохо, но народ мое творчество не оценил. Спросом эта продукция не пользовалась. Даже былинный герой якутского эпоса Нюргун Боотур Стремительный, гордо восседавший на низкорослой якутской лошадке, никого не соблазнил.

Тогда Наташа Островская научила нас делать бусы из бумаги. Мы покупали в книжном магазине советские плакаты – дурные по содержанию, но красочно исполненные, особым образом нарезали полоски бумаги, склеивали их в бусинки и покрывали лаком. В свободный вечер мы с Алкой делали одну, а то и две нитки бус. Их мы тоже относили в лавочку и, в отличие от моих досок, наши бусы покупали. Мы даже видели летом, что их носят!