Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Известно, что в 1909 г. Черчилль сетовал на несправедливость распределения земли в Британии. Он говорил об очевидной необходимости земельного налога. Он недавно побывал в Германии (чтобы проинспектировать маневры немецкой армии и повстречаться с кайзером). Его поразило, насколько менее по сравнению с Британией там были выражены классовые различия: он видел неисчислимые маленькие немецкие фермы – и никаких стен вокруг владений богачей. Он противопоставляет свои наблюдения порядку вещей в Британии: «Вся эта картина заставляет глубже понять, с каким ужасным упадком и гнетом вынуждены мириться наши бедняки – с парками и дворцами наследственной аристократии, которые почти соприкасаются друг с другом и душат деревни и промышленность…»

Огромные парки, подавляющие бедные деревни! Огромные дворцы! Не перебор ли это со стороны отпрыска Бленхейма? Так считали многие, и, когда Черчилль предупредил, что неравенство может привести к классовой войне, король заставил своего личного секретаря написать протест в The Times. Но Черчилль не унимался. Когда палата лордов попыталась отклонить бюджет, он направил свой гнев на это учреждение, в котором было порядочное количество его родственников. К январю 1910 г. бюджетный кризис все еще не был преодолен, и Черчилль характеризовал палату лордов как «пережиток феодального соглашения, совершенно лишившийся своего первоначального значения, давно потерявший действенность, который требует сокрушительного удара со стороны избирателей, чтобы навсегда уничтожить его».

Прошло более века с того времени, когда Черчилль обличил этот позор – людей, заседающих в парламенте по праву наследства, – а в палате лордов по-прежнему есть наследственные пэры. Это показывает, что либо он был чудовищно радикален, либо он слишком опережал свое время.

Бюджет все же был утвержден после потрясающей конституционной конфронтации. Король согласился при необходимости утвердить достаточное количество либеральных пэров, чтобы протаранить скамьи палаты лордов и победить большинством голосов консервативных реакционеров. Тогда пэры-землевладельцы уступили. Ллойд Джордж и Черчилль добились своего. Британия вступила в столетие перераспределения богатства.

Он был в не меньшей степени леваком – по крайней мере в глазах тори, – когда пришел в Министерство внутренних дел. Он снижал сроки тюремного заключения, в то время как большинство его предшественников на этом посту стремились удлинить их. Он уменьшил использование одиночного заключения. Он создал в британских тюрьмах различие между политическими заключенными и обычными уголовниками – это различие и сегодня стоит поперек горла многим людям правых взглядов. Он мог жестко высказываться и о большевизме, и о содомии, но, когда дело доходило до применения закона, Черчилль был само милосердие. На протяжении своей жизни Черчилль выказывал добродушное безразличие к сексуальным предпочтениям людей (в действительности Эдди Марш был геем, о чем Черчилль наверняка знал), и он старался уменьшить наказания за действия, которые в то время считались уголовным преступлением. Когда ему сказали, что один мужчина был приговорен к десяти годам каторжных работ за содомию, он написал должностным лицам: «У заключенного уже было два ужасных приговора семилетних каторжных работ, один – за воровство сока из плодов лайма, другой – за воровство яблок. Вполне возможно, что он перенял неестественные привычки в заключении». Это письмо говорит о природной склонности Черчилля к милосердию – и о варварской природе правосудия в эдвардианской Англии.

Когда тори заявили, что Черчилль слишком мягок к молодым преступникам, он даже разыграл антибуллингдонскую [54]карту. Лорд Уинтертон, тори правых взглядов, резко критиковал Черчилля в палате общин за отказ лишать свободы некоторых молодых нарушителей. Черчилль ответил: «Я хочу привлечь внимание страны… к настоящему бедствию, когда 7000 юношей бедных классов ежегодно посылаются в тюрьму за те проступки, при совершении которых благородный лорд в университете не претерпевает даже малейшего неудобства». Можно представить, как кипели от ярости некоторые парламентарии, что их студенческие проделки, совершенные под воздействием шампанского, ставили в один ряд с обычной преступностью, – и это делал человек, даже не учившийся в университете и тем более не удостоившийся чести избрания в Буллингдон. Более здравомыслящие люди, разумеется, полностью согласились бы с Черчиллем.

То, как Черчилль управлялся с забастовками и восстаниями, предшествовавшими Первой мировой войне, подверглось вопиющим наговорам со стороны современной Лейбористской партии. В 1978 г. лейбористский премьер-министр Джеймс Каллаган сказал, что у семьи Черчилль была «вендетта» против шахтеров Тонипенди. Совсем недавно, в 2010 г., муниципалитет в Южном Уэльсе попытался избавиться от его имени в названии местного военного лагеря, и по-прежнему некоторые лейбористские парламентарии готовы заявить вам, что в 1910 г. Черчилль послал армию на жестокое подавление безоружных рабочих. Это все вздор.

Документы явно свидетельствуют, что войска в Тонипенди проявляли сдержанность. Более того, тори критиковали Черчилля за то, что он действует слишком нерешительно и держит войска в резерве. Верно, что он послал армию для противодействия докерам, громившим Ливерпуль в 1911 г., и верно, что был открыт огонь. Но нанесенный ущерб был огромен, требовалось установить контроль над положением, и при этом личные симпатии Черчилля были на стороне бастовавших, как до того в Тонипенди – на стороне шахтеров. «Они крайне бедны, их труд скудно оплачивается, и теперь они страдают от голода», – говорил он. О докерах, бастовавших в Лондоне, он доложил королю, что их «недовольство бесспорно, и гарантированное заметное увеличение зарплат должно способствовать улучшению здоровья и повышению удовлетворенности класса рабочих, подвергаемого чрезмерному напряжению. А от него существенно зависит работа организма нашей цивилизации».

То и дело Черчилль не может вытерпеть несговорчивость хозяев и становится на сторону профсоюзов. Когда он был министром вооружений, то столкнулся в 1917 г. с забастовкой рабочих военной промышленности в районе реки Клайд. Он пригласил их представителей на чаепитие с пирожными в свое министерство. Черчилль решил проблему, дав надбавку в 12 процентов. Он внес законопроект о вооружениях, чтобы уменьшить недовольство рабочих, и сказал: «Никакой рабочий не может быть наказан за принадлежность к профсоюзу либо за участие в трудовом споре».

Что касается Всеобщей стачки 1926 г., то Черчилль, разумеется, прилагал все усилия, чтобы преодолеть кризис, – но скорее принадлежал к примиренческому крылу в своем подходе к деталям спора. На протяжении лета и осени он пытался убедить владельцев шахт согласиться на минимальную заработную плату для их обнищавшей рабочей силы, но потом заявил, что капиталисты проявили «упорство» и «безрассудство». Тори снова окатили его презрением – на их взгляд, он пытался воспрепятствовать праву менеджмента на руководство.