Борис Илизаров - Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого

Вот дорогой и уважаемый Николай Яковлевич, кое-какие мои соображения, которые мне захотелось сообщить Вам, что я и делаю. Мне думается, что всего меньше мы должны считаться с нормами, канонами и традициями буржуазных специалистов, специализм коих всегда включает в себя более или менее серьезную дозу кретинизма. Мне кажется также, что многие “научно установленные истины” не только не выветрились, умерли, оставив после себя только словесную шелуху красивых формулировок, но что вообще, чем быстрее идут процессы жизни, тем кратко срочнее бытие “истин”. Кстати: как мы видим, напр., в Германии старые истины вышвыриваются из обихода буржуазной жизни, как изношенные калоши, поспешно фабрикуются новые и – все более отвратительные по цинизму, по бесчеловечию своему.

Мы, Союз Советов, агитируем за внедрение в жизнь величайшей истины, которая прекрасно энергетирует наш трудовой народ и также мощно должно энергетировать все силы и способности мировой семьи трудящихся.

Сердечно желаю Вам доброго здоровья

В архиве сохранилась только машинописная копия письма, подлинник, возможно, изъяли после смерти Горького, когда его документы стали концентрировать в доме-музее. Письмо интересно не только тем, что писатель явно оценивает академика как равновеликую себе величину, но и совместной задумкой первого гендерного исследования (история женщины) и комплексным культурологическим проектом Марра, в котором синтезировалась история духовной и материальной культуры. Ни тот ни другой проекты так никогда и не были осуществлены.

Еще до окончательного оформления «нового учения о языке» А. В. Луначарский уже называл Марра «самым великим из ныне живущих в мире филологов». Не менее восторженно о нем отзывались М. Н. Покровский, В. М. Фриче и др. В 1928 году в «Правде» к сорокапятилетнему юбилею научной деятельности Марра появилась в высшей степени хвалебная статья Покровского. Тогда он даже поставил Марра на одну доску с Энгельсом.

« Если бы Энгельс жил между нами, – писал Покровский в “Правде”, – теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории человеческой культуры » [750].

Цитата из статьи Покровского была воспроизведена в 65-м томе первого издания Большой советской энциклопедии, который до сих пор хранится в архиве-библиотеке Сталина. Здесь я ее воспроизвожу так, как она выглядит и сейчас в энциклопедии. Сталину принадлежат все три вертикальные карандашные отметины на полях раздела, посвященного яфетической теории Марра.

Новый уровень отношений с Советской властью начался у Марра с появлением на ее вершине земляка-грузина, большевистского эксперта по Кавказу и национальному вопросу И. В. Сталина. Новый вождь охотно использовал авторитет престарелого академика в своих политических целях. Не один Марр сознательно стремился к сотрудничеству теперь уже со сталинским руководством и его режимом. В различных областях знания, в том числе и в лингвистике, то и дело появлялись свои добровольцы «марксистского» направления. Но признавала или нет новая власть того или иного деятеля и то или иное направление «марксистским», то есть своим, во многом зависело от расстановки политических сил, а точнее, от положения крупных политических фигур, поддерживавших их. Падение того или иного партийного вождя вело за собой низвержение очередной «деборинщины в философии, рубинщины в политической экономии, переверзевщины в литера туроведении и др.» [751]. Марра же признали за своего задолго до того, как его признал «своим» Сталин, и это ему никак не навредило. Но только в 1930 году, на XVI съезде партии, Марр был окончательно возведен в ранг вождя в своей науке, и похоже, что он возмечтал возглавить Академию наук СССР. Предпосылки для таких помыслов, без сомнения, были. В науке Марр действительно был революционером со всеми положительными и отрицательными сторонами, свойственными радикально мыслящему ученому. Именно поэтому не только для Бухарина, Луначарского, Покровского, но и для многих других знатных революционеров-большевиков 20-х годов Марр был своим не столько по общему делу, сколько по духу. И для Сталина он легко должен был стать своим как бы сразу в трех качествах. Во-первых, по политической гибкости, во-вторых, по происхождению (грузин, земляк), в-третьих, по своему радикализму в науке. Ко всему этому можно прибавить то, что среди действительных членов Императорской академии наук выдающиеся выходцы с Кавказа были все же редкостью. Марр же был единственным академиком, полностью посвятившим себя истории, культуре и языкам Грузии и всего Кавказа. Набиравший же силу вождь никогда не забывал о своих корнях и все чаще опирался на земляков.

Приспосабливая свое «новое учение» о языке к учению об общественно-экономических формациях и к классовому подходу, Марр и его последователи легко обнаружили резкие, революционные сломы в лексике и семантике языков революционных эпох и даже их внутренние расслоения. В связи с этим Марр заявил об открытии им нового явления – «речевой революции» как части культурной революции [752].

Человек – тончайший инструмент времени. Его слух и мышление моментально подмечают любую дисгармонию в окружающем мире. Наблюдая как бы со стороны жизнь языка и общественного сознания (а на самом деле будучи погружен в них), человек способен предчувствовать назревающие тектонические сдвиги в положении веками складывавшихся социальных слоев и классов. Так история, язык и социальная психология начинают сходиться в самых чувствительных точках человеческой цивилизации – в революционных эпохах. Это «схождение» подметили еще классики марксизма, но первым, кто рассмотрел проблему языка и революции в общей связке, был Поль Лафарг.

Еще в середине 20-х годов, когда Сталин только приступил к систематическому комплектованию своей личной библиотеки в Кремле и на даче в Зубалове, он, обдумывая ее будущую структуру, в числе персональных рубрик предусмотрел специальную рубрику и для книг Лафарга [753].

В ранних послереволюционных работах и речах вождя имя Лафарга встречается часто, так как философские и публицистические произведения известного теоретика входили в круг чтения образованного социал-демократа и марксиста. Позже Сталин хотя и не запретил книги Лафарга, но он был объявлен «оппортунистом», сам вождь при случае критиковал его публично, а после войны произведения Лафарга уже не переиздавались. Сейчас в библиотеке Сталина сохранилось шесть наиболее известных книг и брошюр Лафарга и три тома его собраний сочинений на русском языке, выходившие с 1925 по 1931 год. На всех книгах есть штампы личной библиотеки Сталина, а на первых страницах его рукой простым карандашом указана рубрика: «Социализм». Только на одной из них – «Исторический материализм Маркса» (Иваново-Вознесенск, 1923), Сталин указал иную рубрику: «1) Маркс» . Других помет вождя на сохранившихся в библиотеке произведениях Лафарга я не обнаружил.