Борис Илизаров - Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого

В книге Москалева опубликованы фотографии молодых Сталина и Свердлова, фотографии и рисунки поселков, домиков и интерьеров, в которых проживал Сталин в разных сибирских ссылках и, конечно, в Курейке: фотографии музея вождя, жителей деревни, помнивших его. И книга и фотографии вышли в не очень хорошем полиграфическом исполнении, что было связано с войной и провинциальной издательской базой и что никогда в мирное время не допускалось по отношению к изданиям о вожде. Правда, внук историка рассказал, что у них в семье хранится экземпляр книги в отличном полиграфическом исполнении. Так что и во время войны делалось различие между массовым и элитным изданиями.

Накануне войны в Курейке или в областных городах встречались не только старожилы, помнившие ссыльного Сталина, но и жили Перепрыгины-Давыдовы. Явно с их слов и слов других жителей села Москалев писал в 1942 году: «К пасхе (март 1914 года. – Б. И. ) перешел Иосиф Виссарионович к Перепрыгиным… У Перепрыгиных пять мальчиков и две девочки-сиротки, без отца, без матери. Жили бедно, скудно, день со щами, два со святым духом. Корову держали, – один только толк, что корова на дворе, а квас на столе.

Если бы не помощь Иосифа Виссарионовича, умерли бы с голоду. Он часто поддерживал их. Наловит рыбы – делится. Перепрыгины-то было и стеснялись, а он слова не даст вымолвить: “Бери, ешь”.

У Перепрыгиных часто молодежь собиралась на вечеринку. Услышит Иосиф Виссарионович песни, откроет дверь и поет. Страсть любил песни» [386]. В пристройке, где жил Сталин, отдельного входа с улицы не было. Так что открыть дверь он мог только в единственную жилую и проходную комнату-избу Перепрыгиных.

Петь он действительно любил, особенно когда был навеселе. Но если учесть, что в Курейке было всего 8 домов, в которых проживало 38 мужчин и 29 женщин четырех-пяти фамилий, то «молодежь» – это десятка два детей и подростков, включая Перепрыгиных, а Сталину уже стукнуло 36 лет. Он был далеко не юноша. Одна из двух «племянниц» – девочек-сироток, о которых пишет Москалев, и есть малолетняя любовница будущего вождя. И рыбой он вряд ли спасал от голода Перепрыгиных, а делился ею скорее как жилец и «родственник». Более взрослые подростки сами были, как и все жители деревни, прирожденными рыбаками и звероловами. В Сибири в те времена жили бедно, грязно, но сытно.

Конечно, отношения взрослого мужчины с 14-летней девушкой-подростком не могли оставаться неизвестными населению крохотного станка. Тем более приставленному к Сталину для надзора жандарму. Действительно ли Сталин дал заверения Лалетину в том, что женится на девочке, когда она станет совершеннолетней (то есть в 1916–1917 гг.), утверждать теперь трудно. Впрочем, все мужчины в подобных ситуациях довольно легко дают обещания, а Сталин к этому времени уже шесть лет как потерял первую жену и был формально свободен. Но тот факт, что у него был серьезнейший конфликт с жандармом Лалетиным, говорит о многом. Москалев цитирует воспоминания разных сельчан, в том числе и Марьи Петровны Давыдовой, о назревавшем тяжелом конфликте. Марья Давыдова, скорее всего родственница Якова Давыдова, будущего законного мужа Лидии Перепрыгиной, о котором упоминается в записке Серова.

В 1942 году Москалев аккуратно процитировал маленький фрагмент рассказа:

«Колхозница Мария Петровна Давыдова вспоминает:

– Однажды Иосиф Виссарионович взял у моего брата ружье и хотел сходить на охоту. А охота у нас рядом, тайга начинается под окном. Жандарм Лалетин налетел на Иосифа Виссарионовича, обнажил шашку и хотел его обезоружить. Брать ружье товарищу Сталину не разрешалось. Но товарищ Сталин не отдал ружья жандарму, а возвратил его брату. Помню, тогда жандарм порезал Иосифу Виссарионовичу руки». О том, что Кобе в горячке порезали шашкой руку, запомнили и другие жители станка. Невольно вспоминается предание о Тимуре – Тамерлане, который в молодости спасся тем, что ухватился за обнаженное лезвие сабли, занесенной над его головой. Перед войной, когда гробницу Тамерлана вскрыли, предание о «железном хромце» подтвердилось.

Другим жителям села также врезался в память этот конфликт: «Особенно ревностно выполнял приказания начальства держиморда, свирепый и жестокий охранник Иван Лалетин. Курейские старожилы помнят этого стражника с большими рыжими усами и окладистой рыжей бородой» [387].

Дело в том, что согласно инструкции охранник обязан был дважды в день посещать поднадзорного: в десять часов утра и вечером. Лалетин же «часто ходил проверять Сталина не вовремя и вваливался в его комнату без стука». Захаживал и ночью. Он очень боялся, что Сталин в очередной раз сбежит из ссылки. Во время своих визитов он должен был поднимать на ноги весь дом, так как единственный вход в жилище Сталина вел через теплый хлев, а затем через единственную и убого обставленную горницу хозяев. Вечерние и ночные посещения особенно должны были раздражать Сталина, если охранник заставал его не одного. Отношения накалились до того, что Сталин пытался распускать руки, силой выталкивал его на улицу и охранник опять обнажал оружие – шашку.

«– Как-то вечером весной 1914 года, – вспоминает колхозник Федор Андреевич Тарасев, – мы наблюдали такую картину: жандарм пятился к Енисею и трусливо махал обнаженной шашкой впереди себя, и товарищ Сталин шел на него возбужденный и строгий, с сжатыми кулаками. Оказывается, в этот день товарищ Сталин сидел, работал и не выходил на улицу. Жандарму показалось это подозрительным, он и решил проверить. Без спроса ворвался в комнату, и товарищ Сталин в шею выгнал этого мерзавца» [388].

Что так разозлило Сталина, над чем он так сосредоточенно работал, что даже срывался и набрасывался с кулаками на вооруженного жандарма? Хочу обратить внимание на достовернейший факт – за время последней ссылки Сталин ничего серьезного не написал и даже заметно интеллектуально деградировал. Дальше смутных замыслов о продолжении работы по национальному вопросу дело не пошло. Хотя материалами коллеги его снабжали. К концу ссылки накопилось два-три мешка с книгами, большая часть которых валялась под кроватью. Но почему, собственно, мужчина – надзиратель – не может войти без стука в помещение ссыльного мужчины, даже если он занимается недозволенной интеллектуальной деятельностью? Пусть и невежливо, но вряд ли это повод для опасных драк с вооруженным охранником. В это же самое время, в той же Курейке и других местах ссылки, Яков Свердлов без каких-либо помех писал и публиковал статьи и целые политические трактаты. И не он один.

Стычки с жандармом начались только после переселения Сталина в дом Перепрыгиных в начале весны и продолжались до мая 1914 года, когда после неоднократных «настоятельных требований товарища Сталина» и Свердлова пристав Кибиров, чей пост находился в двухстах километрах от Курейки, в селе Монастырском, был вынужден заменить стражника. Возможно, это было сделано из-за опасения, что дело может дойти до кровавой развязки. Или же Коба нашел иной, одному ему известный, но убедительный подход к начальству? Так или иначе, вместо Ивана Лалетина прибыл покладистый и сообразительный молодой жандарм Михаил Александрович Мерзляков, который сам был потомком ссыльного поселенца, скорее всего уголовного. Мерзляков вообще не заходил к Сталину в дом, а ждал, когда тот явится к нему с визитом. Часто отпускал его в тайгу на несколько недель одного на охоту или рыбалку. Это разрешалось, если ссыльный направлялся вниз по течению Енисея, то есть на север. Мерзляков, обремененный большой семьей, охотно ездил вместе с Кобой в длительные «побывки» в соседние селения и поселки, где тот встречался со знакомыми ссыльными. В будущем судьба вознаградит его за проявленную деликатность. В феврале 1930 года, в разгар коллективизации, Мерзляков обратился к Сталину с письмом, в котором напоминал о былых своих заслугах перед ним и просил защитить от произвола местных властей. «Прошу тов. Сталина, – писал он, – довести до сведения нашего сельсовета о том, что я действительно имел с Вами дружеские отношения во время службы в Туруханском и не делал противодействия [389], которые сведения для меня нужны для вступления в колхоз “Красный ключ”, я думаю, Вы меня выручите, я думаю, я для Вас не был и не буду чуждым элементом, я считаю, Вы меня не забыли, какой я был» [390]. Мало того, что он бывший жандарм и к тому же был стражником самого вождя, он попадал под разряд «кулаков» и был бы непременно репрессирован. Сталин не поленился написать простым карандашом доброжелательное письмо-воспоминание на имя местного начальства. Факт сам по себе примечательный, если учесть, что он в эти годы все больше и больше приходил в бешенство, когда даже ближайшие родственники обращались к нему с просьбами о заступничестве.