Александр II - Время великих реформ

День начался для меня двумя сюрпризами (впрочем, не совсем неожиданными): получил извещение, что старшая дочь моя остается фрейлиной при императрице, а во-вторых, рескрипт, данный на мое имя по случаю нового закона о воинской повинности. […] Получением рескрипта я обязан великому князю Константину Николаевичу, который напомнил государю; еще более адмиралу Краббе, который напомнил великому князю. Нет сомнений в том, что без этих напоминаний позабыли бы, кто был инициатором и главным работником в этом деле. […]

[…] В последнее время, как мне кажется, обращение его со мной сделалось несколько менее натянутым; но вообще он имеет вид озабоченный и грустный. Говорят, есть причины семейные. Между прочим, на днях государь был глубоко огорчен неожиданным, почти невероятным, открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы, и в Мраморном дворце; строго приказано было полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось? Похитителем был великий князь Николай Константинович!

Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал бы не от самого Трепова и если б не видел сам подтверждения тому: мне случилось два раза быть у государя после продолжительных объяснений его по этому прискорбному вопросу с великим князем Константином Николаевичем; оба раза я видел на лице государя явные признаки возбужденного состояния и даже следы слез, а вчера, при докладе моем о предположенной ученой экспедиции на Аму-Дарью, государь с досадой и гневным голосом сказал:

– Николай Константинович не поедет в экспедицию, я не хочу, не пущу его.  Но затем сейчас же прибавил: «Впрочем пока не говори об этом, я переговорю с отцом его».

И вслед за моим докладом было опять объяснение между братьями. […]

Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением: он не мог говорить без слез о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне все, как было; подробности эти возмутительны.

Оказывается, Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошел наконец до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Все краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, на состоящих при нем лиц.

Государь довольно долго говорил об этом тяжелом для него семейном горе, несколько раз возвращался к нему в продолжении моего доклада, высказывал свое намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнение моего – не следует ли предать его суду.

Я советовал не торопиться с решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть, единственным средством к ограждению чести целой семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания).

Сегодня был парад на Марсовом поле. Погода серая и холодная; войска были в походной форме (в шинелях).

По случаю предстоящего отъезда государя за границу имел я доклады два дня сряду. Сегодня государь опять говорил мне о Николае Константиновиче, уже несколько с большим спокойствием, чем вчера. Три врача (Балинский, Карель и Здекауер) освидетельствовали преступного великого князя и доложили государю, что в речах и поступках Николая Константиновича нашли что-то странное; он не только не опечален всем случившимся, но шутит и кажется совершенно равнодушным.

Ему объявлено было, что он лишен чинов и орденов и будет в заточении без срока. И это принял он совершенно равнодушно. Государь в семейном совете решил признать Николая Константиновича психически больным. Некоторые расказанные государем случаи действительно очень странны.

Женщина, с которой он связался, была арестована, но, говорят, сегодня освобождена и будет выслана из России с выдачей значительной суммы. […]

По поводу того же дела я доложил государю о ложных слухах, распущенных в городе по поводу найденных при арестовании купца Овсянникова списков интендантских чиновников, которые будто бы брали взятки от его приказчика [428].

Действительно, в этом списке оказались почти все смотрители магазинов и даже три чиновника окружного интендантства: им уже предложено подать в отставку; но сплетники и злые языки выдумали, будто бы в этом списке оказались имена «высокопоставленных лиц», называли окружного интенданта Скворцова и генерал-адъютанта Мордвинова.

Наглая эта ложь и клевета, разумеется, произвели сильное волнение в интендантской сфере и в канцелярии Военного министерства. Для прекращения этих слухов просили меня выхлопотать теперь же, не в урочное время награды как Мордвинову, так и Скворцову, однако ж государь не согласился на это, а разрешил только напечатать в «Правительственном вестнике» краткую заметку в опровержение распущенных ложных толков. […]

Во время доклада государь говорил о странном слухе, будто Пруссия намеревается снова разгромить Францию [429]и только ищет предлога к нападению. Князь Орлов сообщает, что Дерби предварил об этом Деказа (французского министра иностранных дел), в среде же французского правительства ходит слух, будто Пруссия намерена напасть на Австрию.

Государь смущен этими слухами и, говоря об образе действий Бисмарка, сравнил его с Наполеоном I, который по окончанию каждой войны сейчас же искал предлога к начатию новой. Странно слышать такое мнение из уст государя – друга и верного союзника императора Вильгельма. […]

По официальным сведениям Министерства иностранных дел, император Вильгельм в разговоре с нашим государем положительно отрекся от всякого намерения начать снова войну с Францией. Бисмарк в беседе с князем Горчаковым разразился с негодованием на клеветы и сплетни, распускаемые газетами и самим правительством французским. «Il dе́clara positivement que lui attribuer une agression contre la France е́quivalait à l’accuser d’idiotisme et de manque absolu d’Intelligence» – «Le marе́chal Moltke (по выражению Бисмарка) avait pu s’exprimer comme homme de querre sur une lutte prochaine avec la France, mais en politique c’est un jeune homme dе́nuе́ de toute influence» [430].

В официальной депеше наших дипломатов говорится далее: «Il rе́sulte de l’ensemble de ces dе́clarations faites dans les termes les plus pе́remptoires que notre Auquste Maitre a pleinement atteint le but de sa venue à Berlin et que sa prе́sence et son langage ont raffermi les bases sur lesquelles repose le maintien de la paix. Parmi les cabinets prе́occupes des dangers dont la France serait menacе́e du cotе́ de l’Allemagnee, celui de S[ain]t James s’est placе́ en première ligne.