Бонапарт Наполеон - Гражданский кодекс

Итак, сцена – подготовлена, роли – распределены и выучены, декорации – великолепны, массовка и публика – ждут. Правда, исполнитель главной партии пока не в ударе, он еще не привык к таким выступлениям. Он умел воодушевлять своих солдат, но говорить публично с серьезными людьми (а эти люди, несмотря на свою декоративность с точки зрения нужности Франции, все-таки еще оставались серьезными) не умел. Оттого стушевался, был невнятен. Да, спектакль – на то и спектакль, чтобы завершиться запланированным концом. Но хотелось триумфа, ощущения исторического момента, хотелось, чтобы толпа ловила каждое его слово и восторженно рукоплескала, понимая – вот он, мессия. А получались какие-то заученные клятвы…

Помогло неожиданное появление побочного персонажа и импровизация. И тогда тысячи преданных глаз увидели, как на сцене мирового театра истории появился великий правитель – Наполеон Бонапарт.

То, что произошло во Франции 18 брюмера VIII года Республики (9 ноября 1799 года), практически сразу стали называть не аморфным словом «событие», а вполне конкретно и справедливо – переворотом. Это действительно был государственный переворот, но из тех, которые (по крайней мере, в краткосрочной перспективе) идут во благо. Ибо Директория – коллегиальный орган, правивший во Франции согласно Конституции III (1795) года, – изжила себя полностью.

Обратимся к классику отечественной исторической науки и литературы Евгению Тарле:

«Если бы кто пожелал выразить в самых кратких словах положение вещей во Франции в середине 1799 года, тот мог бы остановиться на такой формуле: в имущих классах подавляющее большинство считало Директорию, со своей точки зрения, бесполезной и недееспособной, а многие – определенно вредной; для неимущей массы как в городе, так и в деревне Директория была представительницей режима богатых воров и спекулянтов, режима роскоши и довольства для казнокрадов и режима безысходного голода и угнетения для рабочих, батраков, для бедняка-потребителя; наконец, с точки зрения солдатского состава армии, Директория была кучкой подозрительных людей, которые оставляют армию без сапог и без хлеба и которые в несколько месяцев отдали неприятелю то, что десятком победоносных битв завоевал в свое время Бонапарт».

В то время самым влиятельным деятелем Директории был Эммануэль Жозеф Сийес. Бывший аббат, в свое время прославившийся политическими трактатами о правах сословий, входил попеременно во все законодательные органы, созданные революцией и переворотом 9 термидора II года (27 июля 1794 года). Заседая в этих органах, он, как правило, хранил многозначительное молчание – что, по-видимому, и позволило ему завоевать и сохранить авторитет в обществе.

Тактика выжидания принесла свои плоды – в 1799 году Сийес почувствовал, что пришло время избавиться от «выдохшейся» Конституции III года и заодно укрепить свое положение. И в этот же момент во Францию вернулся генерал Бонапарт…

Историки по-разному оценивают механизм «спайки» Сийеса и Бонапарта. Одни считают, что аббату была нужна «шпага», чтобы реализовать свои планы, и что вообще-то он рассматривал на эту роль несколько кандидатур. Например, молодого генерала Бартелеми Жубера или героя Французской революции и американской Войны за независимость Жильбера Лафайета.

Но первый погиб в том же, 1799-м году, в сражении с армией Суворова при Нови, а второй перешел на сторону роялистской эмиграции и ассоциировался со «старыми порядками». Потому Сийес и остановил свой выбор на Бонапарте. Другие полагают, что имело место «взаимопритяжение» и что Наполеон, узнав о планах Сийеса, предложил свои «услуги».

Надо сказать, что положение Бонапарта в тот момент было двусмысленным. Последние два года он провел в Египте, и дела там шли не блестяще. Египет-то французы, благодаря полководческому таланту Наполеона и мужеству его солдат, захватили, но удержать не смогли – при полном доминировании британского флота эта попытка была обречена.

В Европе же у французов дела обстояли еще хуже: Суворов отобрал у них Италию едва ли не быстрее, чем в 1796-м ее покорил Бонапарт, а в Голландии их теснила армия герцога Йоркского. Апологеты Наполеона утверждали, что он чуть ли не из газет случайно узнал об этих неудачах французского оружия и потому решил вернуться на родину, чтобы спасти ее.

По сути же своей, это было дезертирство – приказа Наполеону покидать Египет, оставив там обреченную армию, Директория не давала. Значит, вполне могла объявить командующего Египетской армией вне закона и осудить. Поговаривали, что на заседании правительства этот вопрос рассматривался, и сомнения были не в том, считать или не считать Наполеона дезертиром, а «расстрелять его, повесить или гильотинировать?».

Но в дело вмешались сомнения: как примет эту казнь народ и армия? А Законодательный корпус? В итоге концепция поменялась – вместо торжественной казни было решено устроить Бонапарту не менее торжественный прием.

24 вандемьера (16 октября) Наполеон прибыл в Париж. В тот же день он встретился с директорами, но неудобных вопросов по поводу его несанкционированного возвращения никто не задавал. А затем в дом на улице Шантерен, где жил Бонапарт, началось паломничество: банкиры, военные, политики, бывшие роялисты и якобинцы.

Было очевидно, что эти люди видят в Наполеоне сильную политическую фигуру. Но насколько сильную? В тот момент на власть было несколько претендентов. Тот же Сийес, к примеру, который видел себя «великим электором» Франции с резиденцией в Версале и пятью миллионами франков в год. Наполеона он прочил на роль одного из двух самых близких своих помощников – «консула войны».

Для организации переворота понадобился спектакль под названием «Якобинский заговор и спасение Республики». Сийес распустил слух об опаснейшем брожении среди якобинцев, решивших реализовать свои заговорщицкие планы 18 брюмера. И предложил спасение от катастрофы:

а) перенести заседания обеих частей Законодательного корпуса – Совета старейшин и Совета пятисот – в парижский пригород Сен-Клу, где обе палаты должны были собраться на следующий день после полудня (Е. Тарле дает этому шагу вполне убедительное объяснение: «Как ни был уверен в себе Бонапарт, но сделать в Париже то, что он решил сделать, показалось ему все-таки не так безопасно, как в маленьком местечке, где единственным большим зданием был дворец – один из загородных дворцов старых французских королей»);