Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Здесь Сталин как бы давал понять, что враждебность некоторых поляков к русским объясняется вековыми предрассудками, печальным историческим опытом, тогда как честный поляк и честный русский всегда найдут между собой общий язык. И заодно ввернул антисемитский мотив, памятуя, что среди поляков сильны антисемитские чувства. Сказанное, однако, совершенно не означало, что советский диктатор раскаивался в казни польских офицеров или в широкомасштабных репрессиях против лиц польской национальности в СССР.

Напротив, беседуя с профессором Московской консерватории Д.Р. Рогаль-Левицким в 1944 году, Сталин с осуждением говорил об антисемитизме бывшего главного дирижера Большого театра Н.С. Голованова. Хотя сам, похоже, если верить его дочери Светлане, евреев не любил и по этой причине расстроил ее брак с евреем Г.И. Морозовым и посадил в лагерь ее любовника А.А. Каплера («То, что Каплер еврей, раздражало его, кажется, больше всего», – вспоминала Светлана). Хотя здесь, среди прочего, был и определенный политический расчет. Развод с Г.И. Морозовым должен был открыть путь к «династическому браку» дочери вождя с сыном А.А. Жданова Юрием. И что, может быть, было еще важнее, что вождь учитывал широкое распространение антисемитских настроений в народе и считал, что связь его дочери с евреями компрометирует его самого в мнении народном. А когда в 1946 году Сталину написал письмо философ профессор З.Я. Белецкий, жаловавшийся, что его преследуют за то, что он скрыл свою еврейскую национальность, тогда как на самом деле у него отец русский и только мать – еврейка, Сталин заметил: «Тот, кто скрывает свое национальное происхождение, – трус, гроша ломаного не стоит…»

Надо признать, что дипломатия Сталина облегчалась тем, что союзники, заинтересованные в советской военной помощи, закрывали глаза на идеологические различия и отсутствие в СССР демократии. Они, особенно Черчилль, во время войны грубо льстили Сталину, называли Советский Союз «одной из трех «великих демократий», наряду с США и Англией. А 8 февраля 1945 года на приеме в Юсуповском дворце в Ялте Черчилль в славословии дядюшке Джо перешел последние пределы приличия и здравого смысла: «Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветастым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно. Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру». В общем, британский премьер, казалось, просто готов был лопнуть от счастья, что живет в одну эпоху с таким великим и во всех отношениях достойным человеком, да еще может называть его своим другом.

Сталин ответил Черчиллю по принципу – кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку: «Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за самого мужественного из всех премьер-министров, сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние и возможные союзники покинут ее, – сказал он, – она будет продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен».

Иосиф Виссарионович лицемерил, ибо в узком кругу не раз ругал Черчилля как антисоветчика и человека, которому нельзя доверять. Точно так же Черчилль нисколько не сомневался, что Катынь – дело сталинских рук, знал со слов Сталина, что голод и коллективизация стоили СССР не менее 10 миллионов жизней (эту цифру назвал сам Сталин в беседе с Черчиллем, сейчас историки оценивают общее число жертв коллективизации и последовавшего за ней голода от 6 до 12 млн человек), помнил о советско-германской короткой дружбе, советском нападении на Финляндию, и нисколько не сомневался, что имеет дело с уголовным бандитом в маршальской форме. Но дипломатия требовала до того, как Германия будет окончательно повержена, дружить с дядюшкой Джо. До Фултонской речи оставался год.

Некоторые проблемы для Сталина во взаимоотношениях как с союзниками, так и с руководством зарубежных компартий создавало то печальное обстоятельство, что Красная Армия вела себя в Европе далеко не образцовым образом, причем не только в Германии, но и на территории союзных стран. Так, в Сербии советские солдаты за короткий срок осенью 1944 года изнасиловали, а затем убили 111 женщин и девушек, а еще 10 просто изнасиловали, по поводу чего, а также по поводу 1204 случаев ограбления с нанесением телесных повреждений разбираться в Москву приехала целая югославская делегация. Ее член, а в последующем – известный диссидент генерал Милован Джилас, заметивший советским представителям, что поведение красноармейцев резко контрастирует с поведением британских офицеров, которые подобных эксцессов не допускали, вспоминал ужин на сталинской даче, состоявшийся 28 января 1945 года: «Неужели это и есть та идеальная Красная Армия, которую мы ждали с таким нетерпением?.. Сталин… с возбуждением говорил о страданиях Красной Армии и ужасах, которые ей пришлось пережить, пройдя с боями тысячи километров по опустошенной земле. Он лил слезы, восклицая: «И эту армию оскорбил не кто иной, как Джилас! Джилас, от которого я этого меньше всего ожидал! Которого я так тепло принял! Армия, которая не жалела для вас своей крови! Знает ли Джилас, писатель, что такое человеческие страдания и человеческое сердце? Разве он не может понять бойца, прошедшего тысячи километров сквозь кровь, и огонь, и смерть, если тот пошалит с женщиной или заберет какой-нибудь пустяк?» (об убийствах изнасилованных Сталин предпочел не вспоминать. – Б. С. )

Он каждую минуту провозглашал тосты, льстил одним, шутил с другими, подтрунивал над третьими, целовался с моей женой, потому что она сербка, и опять лил слезы над лишениями Красной Армии и над неблагодарностью югославов. Он мало или вовсе ничего не говорил о партиях, о коммунизме, о марксизме, но очень много о славянах, о народах, о связях русских с южными славянами и снова – о геройстве, страданиях и самопожертвовании Красной Армии. Слушая обо всем этом, я был прямо потрясен и оглушен».