Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

А началось «дело врачей» с ареста в ноябре 1950 года по делу Еврейского Антифашистского Комитета Якова Этингера, кстати сказать, личного врача Берии. Под воздействием костоломов из МГБ и длительного пребывания в камере-холодильнике (личном изобретении министра Абакумова) несчастный «признался», что неправильным лечением намеренно отправил на тот свет секретаря ЦК Щербакова и собирался сократить жизненный путь ряда других партийных руководителей. На самом деле Щербаков был тяжелым алкоголиком и умер от неумеренных возлияний по случаю празднования Дня Победы 9 мая 1945 года, и вины врачей тут никакой не было. Но Абакумов хотел создать новое громкое дело. Да вот беда: не выдержав пребывания в камере-холодильнике, Этингер скоропостижно скончался. Теперь Абакумов решил, что нет смысла давать ход показаниям о «медицинских покушениях» на жизнь вождей, раз подследственный уже умер. И в этом, как оказалось, была роковая ошибка Виктора Семеновича. Следователь Михаил Рюмин накатал на Абакумова донос, что тот сознательно «смазал террористические намерения Этингера» и умышленно умертвил этого важного свидетеля. Донос попал к Маленкову, а от него – к Сталину.

В июле 1951 года Абакумов был снят с поста главы МГБ и арестован. В закрытом письме ЦК по поводу ареста Абакумова утверждалось: «Среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенные в недавнем прошлом, как преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В.В. Куйбышева и Максима Горького». Тогда, кстати сказать, Абакумов, стараясь отвести от себя обвинения в убийстве Этингера, заявил следователям, что знать не знает ни о каких карцерах-холодильниках. «Ах, не знаешь? – ухмыльнулись следователи. – Ну, так узнаешь», – и посадили бывшего шефа МГБ в такой карцер, из которого Абакумов вышел полным инвалидом.

Вероятно, знакомство с делом Этингера усилило у Сталина недоверие к собственным врачам. Стареющий диктатор мог всерьез опасаться, что кто-то из соратников попробует укоротить его жизнь с помощью медиков или заставить уйти на заслуженный отдых по состоянию здоровья. 19 января 1952 года В.Н. Виноградов в последний раз осматривал Сталина и, обнаружив повышенное артериальное давление, чреватое инсультом, порекомендовал диктатору ограничить свою активность. После чего Сталин навсегда отказался от услуг Виноградова.

К слову сказать, в последние годы жизни Сталин чувствовал себя далеко не здорово. Его мучили проблемы высокого артериального давления, из-за чего значительно сократилась работоспособность диктатора. А это самым неблагоприятным образом отразилось на жизни государства, ибо в созданной им системе ни один принципиальный вопрос не только политики, но и экономики, и культуры не мог решиться без участия Сталина. Как вспоминал бывший министр ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов, «когда в 1947 году я был переведен на другую работу, Сталин еще лично руководил совещаниями как гражданских, так и военных. Когда же я вернулся на работу в Москву в 1951 году, обстановка была уже совсем иная. Даже на совещании в ЦК по флотским вопросам… он был всего два раза, а затем поручил вести его своим заместителям. В разговорах (у себя в кабинете он появлялся все реже и реже) все чаще жаловался на старость, говоря полушутя-полусерьезно, что ему все чаще приходится нервничать и ругаться. За последние полгода я видел его раза два. Руководство делами перепоручил своим замам. Крупные вопросы было придумано решать «тройками» или «пятерками». Маленков и Берия были тогда у Сталина в почете. Молотов – в тени, а его жена – П.С. Жемчужина – находилась в заключении (вероятно, Николай Герасимович не отметил близость к Сталину в тот период Хрущева потому, что тот занимался партийными вопросами и с министром ВМФ практически не контактировал, тогда как Берия и Маленков курировали военно-промышленный комплекс. – Б. С. ). В то время Булганин всеми силами старался попасть в состав «всесильной тройки» (и ведь попал, правда, не в «тройку», а в «пятерку». – Б. С. ). Выработанные проекты решений посылались к Сталину на утверждение. Позднее же составлялся и отправлялся ему на дачу просто длинный перечень вопросов, а его виза служила одобрением всего перечисленного (может быть, к решению военных, а особенно военно-морских вопросов Сталин частью утратил интерес потому, что не ожидал, что большая война может разразиться еще при его жизни, и не верил, что флот будет играть в ней важную роль. О главных же проектах, ядерном и ракетном, ему докладывал на совещаниях на даче курировавший их Берия. – Б. С. ).

На наших глазах происходило снижение активности Сталина, и государственный аппарат работал все менее четко. Существовали только умелые отписки. Отправление бумаг в адрес какого-нибудь министра формально снимало ответственность с одного и не накладывало ее на другого, и все затихало «до лучших времен». Все понимали, что в государстве происходит что-то ненормальное. Образовался какой-то «центростоп», по выражению самого Сталина, но изменить положение никто не брался, да и не мог. Руководители министерств стали приспосабливаться к такой бессистемной системе. Так тянулось до марта 1953 года.

Задумываясь над этим, я не раз вспоминал его (Сталина) рассуждения, высказанные им после Парада Победы в 1945 году и в 1952 году на Пленуме ЦК партии о «вынужденном» уходе от руководства страной. Трудно сказать, было это искренним желанием переложить тяжкий труд на более молодого и здорового человека или стремлением убедиться, что все предпочитают его (вернее последнее, ибо Сталин слишком любил власть, чтобы от нее отказаться. А вот проверить своих подчиненных на лояльность таким образом, по примеру почитаемого Ивана Грозного, было вполне в сталинском духе. – Б. С. )…

«Центростоп» в эти годы во всем государственном аппарате достиг своего апогея, принеся огромный вред государственным делам. Мы не просто топтались на месте, не решая того, что назрело, но и, расходуя огромные средства на старую технику, бросали деньги на ветер».

Но вернемся к «делу врачей». Произведенный в генералы и назначенный заместителем главы МГБ Рюмин стал по приказу Сталина и нового министра С.Д. Игнатьева сооружать «дело» о кремлевских медиках. Вскоре, в июле 1952 года, на свет была извлечена докладная записка 1948 года врача Лидии Тимашук на имя начальника охраны Сталина Н.С. Власика. В записке Тимашук сообщалось о неправильном диагнозе Жданову, поставленном Виноградовым, Егоровым и их коллегами по «Кремлевке». Вместо правильного: «инфаркт», на чем с самого начала последней болезни настаивала заведующая кабинетом электрокардиографии Тимашук, медицинские светила предпочли «сердечную астму». Чтобы покрыть ошибку, при вскрытии свежие рубцы на сердце Жданова, свидетельствовавшие о недавнем инфаркте, кремлевские врачи характеризовали как «фокусы некроза», «очаги миомаляции» и др. Уже после смерти Сталина, когда Берия, чтобы иметь доказательства фальсификации «дела врачей», потребовал от подследственных честно рассказать о том, в чем именно они вынуждены были оговорить себя под давлением прежних следователей, Виноградов признался в записке на имя Берии от 27 марта 1953 года: «Все же необходимо признать, что у А.А. Жданова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессором Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой. При этом злого умысла в постановке диагноза и методе лечения не было». Кстати сказать, это было совсем не то, что в тот момент нужно было Берии, и в сообщении МВД о прекращении «дела врачей» об ошибке в диагнозе болезни Жданова вообще ничего не говорилось.